Любовник змеи

— Н-ничего, — соврал я, цепляясь за призрачную надежду, что медики — не получив от меня вразумительных ответов — уедут, откуда приехали.

— А вот ваш дядя за вас очень беспокоится. И не зря, — пропел доктор. — Вот скажите мне: как вы спите?.. Кошмары не мучают?..

— Н-нормально. Не мучают…

Я отчаянно лгал.

Доктор хрустнул пальцами.

— Так-так-так. А что с вашими политическими пристрастиями?.. В прошлый раз вы были госпитализированы по причине вашего увлечения людоедскими идеями известного экстремиста Михайло Букунина.

— Мне сейчас… не до политики…

Тут я на пятьдесят процентов не лукавил. С некоторых пор мои мысли и сердце были заняты одной Акбалой. Так что мне и правда было не до классовой борьбы.

Ушастый врач просверлил меня взглядом:

— То есть, юноша, вы уверяете нас, что у вас все благополучно?..

— Д-да…

— А по вам не скажешь…

Докторишка снова хрустнул пальцами. Откинулся на спинку стула. И произнес почти на распев:

— Вы давно смотрели в зеркало?.. Вы бледнее чистого листа писчей бумаги!.. Вы обтянутый кожей скелет!.. Глаза — воспаленные — бегают. Руки трясутся. Как по мне: психсоматика налицо.

— Психосоматика. Налицо, — веско повторил за доктором дядя. Хотя — не исключено — не понимал значения заумного термина.

Я угрюмо молчал.

Доктор чмокнул губами и почесал за ухом.

— Ах, молодой человек!.. Вижу: вы мне не доверяете. Вы отрастили скорлупу, за которую не пускаете врача. Что ж. Случай — в нашей практике — достаточно распространенный. Придется доставить вас в стационар — где с вас срежут… скорлупу.

— Сейчас, сейчас, — засуетился дядя. — Я соберу племянничка в дорогу.

Дядя забегал по комнате. Схватил мои шлепанцы, полотенце, гребешок. Выудил из тумбочки мой паспорт. Сунул все это в пакет.

Я сник.

Перед глазами — как кинофильм — поплыли предстоящие мне ужасы психушки.

Чертов дядя!.. Сдал меня садистам-мозгоправам.

Скоро меня мчал микроавтобус с красным крестом. В психиатрическую больницу. Счищать скорлупу.

9. Отгадки

После того, как меня, переодетого в полосатую пижаму, подавленного, взлохмаченного, допросил лечащий врач — уже знакомый мне жирный иезуит Харитон Максимович — два здоровяка-санитара доставили меня в отделение.

Обрешеченные окна. Кулер с водой. Холл с каким-то широколиственным ядовито-зеленым растением в кадке и с тарахтящим — как трактор — телевизором. По узкому коридору прогуливались пациенты в лоскутных пижамах — с бескровными лицами, часто моргающие, пришибленные. У одного дедка из беззубого открытого рта капала слюна.

В коридор выходили белые двери палат.

Донеслось:

— Злодеи!.. Предатели!.. Враги рода человеческого!.. Вы приносите жертвы темным богам!.. Сколько еще крови и страданий вам нужно?!..

Мне стало не по себе от этого вопля — похожего на свист рассекающего воздух ножа. Я замедлил шаг — и даже споткнулся, запутавшись в собственных ногах. Один из конвоиров толкнул меня в спину.

— Войны!.. Нищета!.. Голод!.. Все это нужно вам, чтобы порадовать ваших ненасытных хозяев!.. Миллионы, миллионы людей — с презрением именуемых вами «простыми смертными» — вы отвели на заклание, как покорных ягнят!..

Мне подумалось вдруг: человек, который это кричит — отчаявшийся, измученный, но никаким боком не сумасшедший. В тирадах невидимого обличителя я угадывал грозный упрек власть имущим, верхушке, привилегированному классу.

О, я вспомнил Михайло Букунина!..

Мимо нас рысцой пробежали три санитара в камфарной униформе и медсестра — вооруженная шприцом, увенчанным длинной сверкающей иглой. Команда повернула в ближайшую палату. Туда же мои конвоиры втиснули и меня.

Я увидел посреди палаты тощего — как жердь — лысеющего пациента с удивительно благородным лицом. Это он «митинговал»:

— Палачи!.. Циничные убийцы!.. Своим положением вы обязаны темным кровожадным богам, которым вы продали человечество. Если б вас не поддерживали злые боги — люди давно бы прозрели и раздавили вас, как смрадную гусеницу!..

«Камфарные» медведи-санитары скрутили храброго манифестанта. Швырнули на койку. Медсестра с ледяными глазами — закусив губу, профессиональным движением всадила бедняге в вену иглу и ввела лекарство.

Несчастный дернулся, как от удара током. Выгнулся дугой. Захрипел. И — наконец — отрубился.

Я вытаращил на бедолагу глаза. У меня дрогнул кадык.

— Чего пялишься?.. — грубо пихнул меня конвоир. — Не твое это дело!.. Выбирай-ка лучше себе койку.

Медработники — включая моих конвоиров — ушли. Я — сиротливым воробышком — огляделся.

В палате на шесть человек — кроме благородного манифестанта торчало четверо сморщенных, похожих на гномов (только без бород) дедков, которые хлопали глазами, шлепали губами и явно витали где-то в другом мире.

Я сел на единственную свободную — громко скрипнувшую подо мною — койку, которая располагалась как раз рядом с койкой «протестанта». И стал смотреть в бледное сухое лицо «благородного бунтаря».

Мне хотелось, чтобы он поскорее пришел в себя. Хотелось поговорить с ним. Он казался мне умным человеком, в словах которого чувствовалась — что называется — «соль», хотя я и не верил в «темных богов»,