Любовники (СИ)

Торин плохо помнил то, что было с того мгновения, когда он вырвал полыхающее и бьющееся от боли тело следом за малышкой и набросил на него свою мокрую куртку. С того момента его мир, все его существо раскололись на две половины. Он смотрел в юное, почти детское лицо с плотно стиснутыми обгорелыми губами и видел другое. И оба этих лица накладывались одно на другое, покуда не слились в одно. Он жил словно в каком-то безумном кошмаре, снова и снова возвращая в памяти это нежное молодое лицо, огромные ручищи орков, волочащие яростью бьющуюся девичью фигурку в обломках доспехов. В какие-то мгновения ему казалось, что все случилось только день назад и им как-то удалось отбить её у орков. Он носил ей питье и фрукты и сидел, глядя в её лицо, по которому лишь изредка пробегали судороги боли. А однажды, когда она уснула, решился дотронуться до её обожженных губ своими. В тот миг ему казалось, что она откроет сейчас глаза и улыбнется. Но послышались шаги и он едва успел покинуть спальню.

Он ждал, когда она очнется, а потом пытался набраться храбрости, но слова мольбы о прощении снова и снова замирали в его устах, когда он видел девушку. Варта, его малышка Варта… и в то же время другая. Он не мог различить, кто она. И король, терзаемый чувством вины, медленно погружался в пучину отчаяния, из которой даже не пытался выбраться.

Он чувствовал, как новые и новые волны тьмы и боли затапливают его душу, прорвавшись свозь пролом в стене, которую он сам когда-то создал, отгородившись от мук совести. В той стене, что он сложил из обломков гордыни и равнодушия, и желания убедить себя, что был прав, и не было вины его в том, что девушка была похищена. Он пытался восстановить эту стену, но снова и снова в памяти возникало сладостное девичье тело в его обьятиях и ласковый дрожащий голос, шептавший:

Торин…мой принц…мой любимый…

Её радостный, её нежный голос до сих пор звучал в его сердце и Торин тысячи раз проклинал себя за мстительность и жестокость. А стена все осыпалась и осыпалась, пока не рухнула под напором тех проклятых воспоминаний. Он смотрел в её лицо и видел отблески пламени Азанулбизара. И уже не пытался вернуть стену, понимая, что то его кара и он должен нести эту тяжесть вины. Он позволил себе соскользнуть в это отчаяние, уже даже не пытаясь держаться.

Мир словно взорвался, когда он нагнал её на улице, повернул к себе и окунулся в несчастные и все такие же любящие глаза. И он не выдержал, готовый даже к тому, чтобы быть отвергнутым, но прижать её к себе, вымолить прощение. Он целовал и обнимал её, сам не свой от душевной боли, и едва не разрыдался, когда ощутил её ответное объятие. Он сам не знал, почему выбрал именно кузню. Быть может, потому, что самые первые кузни гномов служили и священными алтарями, в которых совершалось таинство брака. Он всем сердцем, всей душой жаждал поправить некогда содеянное зло. Варта, его Варта, его маленькая отважная девочка… он не помнил себя от нежности и любви. А потом… потом мир снова взорвался, когда она назвала себя иным именем, когда напомнила его собственные слова, жестокие слова, пусть и справедливые.

- Ты сделал меня своей наложницей… это большая честь для развратной девки…да, я слышала, как ты называл меня в приватной беседе с Двалином…

-Торин…мой принц… мой любимый…-снова шелест в ночи и два голоса сливаются в один.

Словно струйки крови проступают в виде букв на желтоватом пергаменте:

«…Девушка весьма хороша в любовном деле. Очень ласкова и нежна. Но увы, сие не может восполнить недостаток доброй крови. Но коли пожелает стать наложницей, то я согласен принять её при условии полной покорности и передачи в мой дом в качестве рабыни для услуг. За сим остаюсь, Торин, сын Трейна, внук Трона из потомства Дурина Первого, владыки Подгорного Королевства.»

Он сидел, глядя на огонь, пылающий в горне. И снова возвращал в памяти те страшные и жестокие слова, что написал когда-то в королевском послании. Созвучно с ними грохотали другие слова.

-Помнишь, что ты сказал мне здесь в прошлый раз? Ты помнишь?… Что, мне так неймется, что я бегаю к твоему племяннику уже сюда…

И те же глаза смотрели на него с беспомощной болью… И тогда он понял, что единственный способ заглушить боль душевную, это причинить боль физическую. Ему на глаза попалось шило. Он взял его, вертя перед собой. Снова вернулись в памяти его собственные жестокие слова, громыхнувшие раскатом в изломанном сознании:

-Шлюха и орочье отродье носит украшения королевского достоинства и заплетает волосы как дева… Добро бы только согревала постель, но ты лезешь туда, где тебе не место!