Любовники в заснеженном саду

— Отвянь, — сил на препирательства у меня не было совсем. — Пусть с тобой северный олень сосется, а я уж как-нибудь перетопчусь…

— Хочешь научу? И еще многим всяким фишкам…

Кажется, он полез мне в штаны, и, кажется, именно в этот момент я заснула. Дура. Может быть — на минуту, может — и подольше. Потом вроде бы проснулась — Стан по-прежнему возился с моими штанами. Все дальнейшее я помнила смутно. Как мы выползли с ним на улицу, как я цеплялась за него, чтобы не упасть в апрельскую грязь, и как я блевала в каком-то дворе. И как он терпеливо ждал, когда я проблююсь.

Стан проводил меня до дома, и уже в подъезде снова начал приставать.

— Я поступил по-джентльменски, не оставил леди одну… И теперь, как честный человек, ты должна мне дать, — сказал он. — Это будет благородно.

— Что именно? — спросила я. — Что именно я должна тебе дать?

— То самое, — хихикнул Стан. — Соображай. Взрослая ведь девочка.

— Пошел ты на хрен, козел, — беззлобно сказала я.

А он беззлобно улыбнулся. И жидкие волосики над его верхней губой беззлобно улыбнулись. И, пара фурункулов на щеках.

— Ты мне нравишься, Ренатка, — сказал он. — Хочешь буду твоим парнем?

— Еще чего…

— А ты подумай… Не так уж я плох, дарлинг…

— Не хочу я ни о чем думать.

— А зря. Я вот люблю подумать, знаешь ли… Ну, например, о том, что у тебя даже подружек нет. И ты одна все время. Пустяк, конечно, но приятного мало…

— Не твое собачье дело…

— Не мое, конечно, — легко согласился Стан. — Я просто переживаю, дарлинг… Ты вроде не уродка, симпатичная даже…

И где он только откопал это тупое пронафта-линенное «дарлинг»?… Если бы мне не было так плохо, я обязательно врезала бы ему по морде. А еще лучше — по яйцам… Тоже мне, Стан. На самом деле — самый обыкновенный Станислав Половцев, пустое место, нуль, без году неделя в нашем классе. Но в общем он прав — подружек у меня и вправду нет. Хотя я от этого не страдаю. А раньше вообще не страдала — раньше, когда у меня был ансамбль. Там друзей было — завались, это сейчас временное затишье. Да и плевать. Плевать.

— Сама знаю, что симпатичная. А на тебя мне плевать. Плевать.

— Вообще-то слюну нужно экономить.

— Да я удавлюсь, если у меня такой парень будет…

— Не удавишься… Привыкнешь.

Привыкать я не стала, была охота, лучше помереть всеми презираемой девственницей, лучше совсем остаться одной, чем шастать с подобным ублюдком. Но Стан не отставал, он явно решил меня дожать. Пару раз даже приносил билеты в киношку, которые я благополучно рвала у него на глазах. А после безвременно погибших билетов наступил сезон записок. Что он мне только не писал! «Как насчет того, чтобы потрахаться после уроков?» — этот текст был самым безобидным. Из всех.

Последняя записка именно с этого и начиналась. Но пробить меня таким пошлым образом еще не удавалось никому, папашкина школа, чтоб ему поскорее от водяры сгореть! Каллиграфическим почерком я вывела на Становой записке: «Как насчет того, чтобы тебе пойти… сам знаешь куда». И отправила ее обратно. Ответ пришел через три минуты.

«Предлагаю обсудить мою экспедицию… сама знаешь куда… по телефону. Я позвоню, дарлинг».

Стан и вправду позвонил. Как раз в тот момент, когда папаша ставил мне фингал за непомытую посуду. Из чего можно было сделать вывод, что выжрал он две бутылки водки, никак не меньше. Если бы ограничился одной — таких санкций не последовало бы.

По пьяни он терпеть не мог бардак на кухне и переполненную раковину, мой папашка. И терпеть не мог, когда звонили мне. Хоть и звонили мне редко, чего уж там… Пока я сидела возле холодильника, держась за вспухший глаз, папашка в коридоре живо реагировал на звонок. А точнее — бросил в трубку матерное ругательство, которое обычно сопровождало мое имя.

Ну все… Суши весла. Сейчас начнется.

— Удавлю, — мертвым голосом сказал папахен, появляясь на кухне. — Шестнадцати нет, а всякие говнюки звонят. Шлюха ты бесстыжая, совсем как твоя мать… Прошмандовка!

— Пап, пожалуйста, — захныкала я.

— Удавлю…

Лучше молчать, уж я хорошо знаю своего папашку, если начать препираться и доказывать, что ты не верблюд, — второго фингала не избежать. Лучше ныть и со всем соглашаться.

— Ну, говори! Шлюха, да? С подонками таскаешься…

— Пап…

— Тебя удавлю, а подонку твоему яйца оторву и в пасть затолкаю…

— Да ради бога! — это вырвалось у меня совершенно непроизвольно. Так он меня достал, чертов Стан.

— Смотри у меня… Шлюха…

Папашка сунул мне под нос кулак, так, для острастки. Он и сам понимал, пьяная скотина, что два фингала — это уже перебор. Это уже — кобра, очковая змея… А очковая змея и цапнуть может, с нее станется…

После акции устрашения он наконец-то выполз из кухни.

А я перевела дух. Сейчас папашка завалится спать, так что часов шесть-семь спокойных у меня будет. Хоть телек посмотрю.

Но телек смотреть я не стала. А стала смотреть фотки. Их было не так много, фоток, и сложены они были в целлофановый пакет, который я прятала на самом дне корзины с грязным бельем, под куском старого паласа: если папашка когда-нибудь найдет пакет — отметелит по первое число…

А все из-за мамы.