Любовница коменданта

Мокрая рубашка прилипла к груди. Свободной рукой я отдергивал ткань, но она тут же снова липла к телу. Когда в коридоре раздавались шаги, я судорожно сжимал ладонь. Трудно сказать, сколько времени это продолжалось. Час? Возможно. А может быть, и целый день. Я ничего не ел. И ни на минуту не сомкнул глаз. Возможно, это длилось всего лишь несколько минут. Нет, за такое короткое время комната не успела бы пропитаться запахом моего страха. Страха и стыда. Я разжал ладонь и закрыл глаза. Иного выхода у меня не оставалось.

Я положил в рот капсулу с цианистым калием.

И тут же выплюнул ее.

Она лежала у меня на коленях и словно насмехалась надо мной. Вот он, итог моей жизни: я способен разочаровать даже самого себя.

На столе лежало письмо от Марты. Я не стал его вскрывать. Я заранее знал, что найду в нем одни лишь колкости, вопросы, жалобы, обвинения, упреки. Как обычно. Как всегда. Я отложил ее письмо в сторону и взял два других конверта.

В одном из них было письмо от Ганса, нацарапанное неровными печатными буквами.

«Папочка, я люблю тебя. Ганс».

И картинка: высокий, как жердь, человечек с кудряшками на голове держит за несоразмерно длинные, похожие на палки руки двоих человечков поменьше — одного с кудряшками на голове, а другого — без оных. У всех троих огромные глаза и серьезные неулыбчивые лица. Собака с тремя ногами вместо четырех стоит у кособокого желтого домика, высунув ярко-красный язык. Из трубы валит дым, заслоняя неровный круг солнца.

Я развернул письмо от Ильзе.

«Querido Papa!»

Это означает «Дорогой папа». На этом языке нам теперь приходится говорить. Мне здесь не нравится. У меня нет ни одной подруги. Мама плохо со мной обращается. Ганс тоже. Почему ты к нам не приезжаешь? Другие дети живут вместе со своими папами. Почему тебя здесь нет? Ты больше не любишь нас?»

ГЛАВА 8

— Вопросы. Обвинения. Ложь. Меня тошнит от всего этого.

— Понимаю, — молвил мой адъютант. — Это…

— Рейнхард не смог ничего против меня раскопать. И Эрнст не сможет. Потому что меня не в чем уличать.

— Конечно, господин комендант. Они…

— Они завидуют моим успехам, Йозеф. Но я не позволю им меня раздавить. Я предан делу. Никто не может обвинить меня в обратном.

— Разумеется, господин комендант.

— У них нет никаких доказательств. Никаких улик. Им никогда не удастся раздобыть их.

Адъютант пытался вручить мне какой-то конверт, но я ходил взад-вперед по кабинету, словно не замечая этого. Каждый раз, когда я наступал на больную ногу, у меня ныло бедро, и я был вынужден время от времени останавливаться и ждать, пока боль утихнет. Вдалеке разорвался артиллерийский снаряд. У меня стучало в висках. Меня мутило от боли в бедре. Адъютант в очередной раз протянул мне конверт, но я отстранил его руку.

— Я не мыслю себе жизни без партии. Я никогда не предал бы партию. И если какие-то евреи…

— На ваше имя поступила телеграмма, господин комендант.

— От кого?

— Я не вскрывал ее.

Я взял у него конверт и вскрыл его.

ВСЕ ПЕРЕГОВОРЫ ПРИОСТАНОВЛЕНЫ

НАСТУПАЮЩИЕ ВОЙСКА ОСВОБОЖДАЮТ ЛАГЕРЯ

AHORA HABLO ESPANOL

ЛУЧШИМИ ВРЕМЕНАМИ БЫЛИ ТЕ КОГДА МЫ ВОЕВАЛИ

ДИТЕР

Я скомкал телеграмму.

Адъютант вопросительно посмотрел на меня.

— Sieg heil, — сказал я и отбросил телеграмму в сторону, поморщившись от пронзительной боли в бедре. Земля и воздух сотрясались от рвущихся снарядов.

— Sieg heil.

— Heil. Heil, — отвечал Ганс, маршируя по комнате.

— Скажи «Sieg heil», Ганс, — попросил я.

— Heil.

— Теперь подними руку вверх, Ганс. Вот так.

Ганс маршировал по комнате, подняв вверх правую руку. Моя фуражка спадала ему на лоб.

— Heil. Heil.

— Подойди сюда, Ганс.

Я снял кожаный ремень с кортиком, застегнул его на первое деление и повесил Гансу через плечо. Вложенный в ножны кортик стукнулся об пол.

— Ja, — воскликнул Ганс, кивнув, и потянулся к рукоятке.

— Слушай меня, Ганс. Сейчас ты будешь произносить слова клятвы. Повторяй за мной: «Клянусь быть послушным и преданным…»

— Ja.

— «…спасителю нашей страны Адольфу Гитлеру».

— Ja. Ja.

— «Я готов отдать за него жизнь. Да поможет мне Бог».

— Ja.

Я подошел к комоду и выдвинул верхний ящик. Ганс крепко сжимал в руке мой кортик. Каждый раз, когда он смотрел на него, моя фуражка падала ему на глаза. Я достал из ящика узкий футляр, присел на корточки перед Гансом, открыл футляр и вынул оттуда маленький кортик.

— Когда ты подрастешь и вступишь в «Гитлерюгенд», этот кортик будет твоим.

Я показал ему широкое плоское лезвие с надписью «Blut und Ehre». Ганс захлопал в ладоши и протянул к нему руку.

— Посмотри, что здесь написано. «Кровь и честь». Когда-нибудь он станет твоим.

— Кровь? — сказал Адольф, скорчив брезгливую гримасу. Он только что закончил инспекцию, и мы сидели в саду. — Мои руки не запятнаны кровью.

— А наш любимый фюрер знает об этом? — спросил Дитер. — Я думал, он назначил вас на столь высокий пост за проявленное вами рвение…

— Я не убил ни одного еврея, — возразил Адольф.