Любовница Витгенштейна

Хотя между тем мне только что пришла в голову весьма любопытная мысль.

На самом деле это необычайно любопытно.

Не ранее как шестьдесят секунд назад я вошла в кухню, чтобы выпить воды из своего кувшина.

Идя обратно, я услышала в голове фрагмент «Бразильской бахианы» Вила-Лобоса.

Я имею в виду арию сопрано, которая была широко известна.

Тем не менее я почти уверена, что никогда прежде не упоминала о «Бразильской бахиане» Вила- Лобоса.

Пусть даже я одновременно поняла, что не первый раз слышу этот музыкальный фрагмент, неважно, упоминала я о нем или нет.

Более того, я слышала его практически столько же раз, сколько я думала о Магритте.

Вот только всякий раз, когда я его слышала, я говорила себе, что слышу «Рапсодию для альта».

И это, очевидно, означает, что всякий раз, когда я упоминала «Рапсодию для альта», мне на самом деле следовало упоминать «Бразильскую бахиану».

И более того, всякий раз, когда я упоминала Кэтлин Ферриер, исполняющую Брамса, мне следовало упоминать Биду Сайан, исполняющую Вила-Лобоса.

Даже если это мог быть голос Кирстен Флагстад.

И в некотором смысле, я вообще не слышала ни одной из этих трех певиц.

Хм.

Однажды кто-то попросил Роберта Шумана объяснить смысл какого-то музыкального произведения, которое он только что сыграл на пианино.

Что сделал Роберт Шуман, так это снова сел за пианино и сыграл то же произведение еще раз.

Мне было бы очень приятно почувствовать, что это разрешило хоть какой-то из тех вопросов, о которых я только что говорила.

О чем бы именно я только что ни говорила.

На самом деле я бы даже с радостью согласилась не совсем забыть, на чем я остановилась.

Я не совсем забыла, на чем я остановилась.

На чем я остановилась, так это на том, что кто- то рядом позаимствовал еще один лист бумаги и начал диктовать мне письмо.

На самом деле это мог сделать сам Уильям Гэддис.

Или один из аптекарей.

Хотя примерно в это же время появилась идея о том, чтобы я приложила к письмам открытки, адресованные мне самой, чтобы людям, получившим письма, труднее было мне не ответить.

Ну, ведь обычное письмо такого рода легко оставить без ответа, разумеется.

Тогда как приложенная к письму открытка с адресом отправителя заставит человека испытывать более сильное чувство вины, если он или она так поступит.

Пусть даже это, в свою очередь, вызвало вопрос о почтовых марках, ведь марки США, очевидно, мало пригодны в какой-либо другой стране, из которой должна была вернуться открытка.

Вообще-то на это указала, кажется, Сьюзан Зонтаг.

Или кто-то из аптекарей.

Тем не менее я все же последовала совету насчет открыток.

Просто делая вид, будто я забыла про марки.

И в итоге оказалось, что это было к лучшему, по крайней мере в плане экономии расходов.

Ведь как бы то ни было, из всех, кому я отправила письма, лишь один человек потрудился вернуть мне открытку.

Им оказался Мартин Хайдеггер.

И он, между прочим, удивительно хорошо говорил по-английски.

И даже, замечу, пользовался сослагательным наклонением.

Хотя, конечно, мне следовало сказать не «говорил», а «писал».

Что бы мне хотелось предложить в качестве клички для вашей собаки, так это замечательное классическое имя Аргус из «Одиссеи» Гомера, — вот что было написано по-английски на открытке от Мартина Хайдеггера.

Какое-то время я была весьма раздосадована Мартином Хайдеггером.

Ну и ну.

Даже хотя я наконец осознала, что у философов, несомненно, есть более важные вещи на уме, чем клички для чужих домашних животных.

Ах, ну вот сидишь тут и размышляешь о таких важных вещах, как Dasein, — наверняка говорил себе Мартин Хайдеггер, — а этот человек из Америки просит придумать кличку для какого-то дурацкого питомца.

Так что в конечном счете Мартин Хайдеггер все же поступил весьма великодушно, найдя время для ответа, несмотря на допущенную им ошибку.

И даже несмотря на то, что прошло почти семь месяцев, прежде чем открытка вернулась.

Но именно этим, вполне возможно, и объяснялась ошибка Мартина Хайдеггера, если вдуматься.

Имеется в виду, что, быть может, Мартин Хайдеггер все это время трудился над одной из своих книг.

Весьма вероятно, что книга, которую он с таким усердием писал, была одной из тех самых книг в картонной коробке в подвале этого дома, и это лишь подтверждает, как поразительно тесен мир.

Но, так или иначе, лишь закончив писать свою книгу, Мартин Хайдеггер смог вновь найти мое письмо.

Или, скорее, что он нашел, так это лишь открытку, ведь он, несомненно, выбросил письмо, как только прочел его.

Разумеется, ничуть не сомневаясь, что вспомнит, что он собирался написать на открытке.

Ну, и, будучи знаменитым философом, он тем более не сомневался, что вспомнит разницу между котом и собакой, это уж точно.

Разве что, если как следует подумать, возможно, есть небольшая вероятность, что Мартин Хайдеггер все-таки не ошибся?

Оговорюсь, что это не сразу пришло мне в голову. Но все же, разве Мартин Хайдеггер не мог быть в курсе всей этой истории о Рембрандте и его коте?

И разве Сьюзан Зонтаг, диктуя мое письмо, не могла отметить, что я сама являюсь художницей?