Любовницы Пикассо

Ветер немного улегся, и его вздыхающие, иногда ревущие звуки, с которыми все мы жили в последние дни, стихли настолько, что можно было говорить нормальным голосом.

– Случились вещи, о которых взрослые не рассказывают детям, – сказала она. – Вы понимаете, что это? Думаю, мужчина. Но главное – ваша мать была несчастной. Она никогда не планировала быть горничной и помогать поварихе. Я помню, как однажды она пыталась учить меня латыни – произносить слова «Галлия разделена на три части»[56]. Она сказала мне, что Галлия – это Франция. Но вчера она была здесь, а завтра – уже нет. Это случилось в конце лета, и мсье Селла был очень недоволен, пытаясь найти замену. Она покинула нас в самом начале сезона.

Повариха взглянула на часы.

– Скоро на завтрак начнут приходить первые клиенты. Мне нужно вернуться к работе. – Она встала. – Я так рада снова встретиться с вами! Вас зовут Алана, правильно? Да, я помню: маленькая Алана. Когда мы увиделись впервые, вы не доставали мне до пояса. Оставайтесь столько, сколько хотите!

Мы обнялись, и она удалилась на кухню. Вскоре оттуда донеслись крики и грохот кастрюль. Похоже, она унаследовала поварской стиль своей тетушки!

Я сидела, одновременно вспоминая и выдумывая, проливая больше света на темные детали истории моей матери. Когда я допила чай, служанки как раз закончили подготовку столов к ланчу и ушли – думаю, на перекур перед новой предобеденной работой. Мистраль утих, как будто знал, что нужно ненадолго притвориться легким бризом.

Оставшись на веранде одна, я встала и вынула банку из сумочки. Я пустила прах моей матери по ветру – плыть к холмам внизу, к дикому тимьяну и далеким лавандовым полям Прованса.

Анна. Марти. Женщина со шрамами и секретами. Моя любимая мама, частица которой теперь вернулась туда, где началась ее история.

«Отправляйся домой, – услышала я. – Дело сделано».

23 Алана

Я осталась в Антибе еще на неделю. Мадам Роза предоставила мне такую возможность, снизив плату за жилье и стол.

– Когда приедете снова, я возьму побольше, – пообещала она.

Я провела это время за работой над интервью с Пикассо и начала писать новую статью о его керамике в Вилларусе. Я была довольна. Возможно, Жаклин оказала мне услугу, переключив внимание. Например, я могла больше не беспокоиться, что раскрою какие-либо секреты Сары. Ее роман с Пабло Пикассо останется тайной.

Избавление от материнского праха ничуть не уменьшило мое ощущение близости к ней, и я была благодарна за это. И чувствовала, что она была бы довольна новой статьей. «Настоящее и будущее, а не вчерашнее» – звучали в голове ее слова. Я отправила телеграмму Дэвиду Риду: невзирая на расходы, сообщила ему, что пишу о керамике Пикассо, и спросила, интересует ли его эта тема. Он ответил двумя словами: «Да. Продолжай». И я продолжала.

Тем не менее мне хотелось еще разок попасть в студию, снова посмотреть на кувшины с лицами-масками, на блюда, расписанные оливковыми ветвями… Заговорить с Пикассо и сказать ему: «Я знаю, что у тебя был роман с моей матерью. И, возможно, ты мой отец».

И я все-таки вернулась в студию. Жаклин стояла у двери и курила. Она раздавила окурок каблуком, увидев меня, и не позволила войти: захлопнула за собой дверь, и я услышала, как повернулся ключ в замке. Какое-то время я стояла перед дверью, желая, чтобы та открылась; колотила и кричала изо всех сил. Если он был внутри, то игнорировал мое присутствие. Не только Жаклин отгородила меня от него, но еще и слова «ты мой отец», которые так и остались несказанными.

Мне хотелось плакать ради себя и матери. Но я помнила, что это она бросила его. «Сделай то же самое. Здесь все закончилось». На самом деле еще не начавшись. Я вернулась в Антиб с пониманием, что у меня больше нет причин когда-либо снова приехать в Вилларус.

Мистраль продолжал бушевать, срывая черепицу с крыш и унося наволочки с бельевой веревки. Мой аппетит совершенно пропал, и однажды вечером после ужина, когда я заставила себя поесть жирное кассуле мадам Розы, мне стало плохо. Она нашла меня на тропинке возле поленницы для старомодной дровяной плиты, где я утирала рот и кашляла.

Какое-то время она смотрела на меня, а потом взяла за руку и отвела к крыльцу, где мы уселись в осенней прохладе.

– Не возражаете, если я закурю? – впервые спросила она. – Это вас не побеспокоит?

Кот вышел из своего тайника в кустах и с достоинством принял чесночную сардельку из рук мадам Розы. Я отвернулась, пока он ел.

Расстройство желудка продолжалось несколько дней и только усугубилось, когда я собрала свой чемодан и подготовилась к обратному перелету в Нью-Йорк с остановкой в Париже. Утром мадам Роза принесла мне завтрак в постель из-за моего плохого самочувствия. Она потрогала мой лоб: жара не было. Заглянула в глаза и не нашла лопнувших сосудов. Лишь тошнота и отсутствие аппетита…