Любовницы Пикассо

Самир, высокий симпатичный юноша с волнистыми черными волосами и такими же темными пронизывающими глазами, как у Пикассо, приближался к тридцатилетию и еще не женился, о чем его мать часто упоминала за столом. Но у Самира были другие планы. Он объяснил их мне, когда пришел в мою комнату, чтобы починить заевшее окно. Он работал помощником официанта в ресторане «Максим» еще с довоенных времен и во время войны, когда ему приходилось убирать за немецкими офицерами, которые практически захватили это место. Он жил с родителями в силу традиции, но и потому, что экономил деньги и собирался открыть собственный ресторан.

– Когда-нибудь, если мама доживет, она будет работать у меня, – сказал он. – В моем ресторане.

Его мать заглянула в комнату, чтобы проверить, как продвигается работа с окном. И, подозреваю, чтобы убедиться, что мы ведем себя прилично. В отличие от мадам Розы, мадам Насри считала подозрительным, что я путешествую одна.

– Готовить в ресторане? Никогда! – заявила она. – Чтобы парижане потешались над моей едой? Ха! Достаточно того, что они останавливают меня на улице и регулярно требуют предъявить медицинскую карточку. Они хотят убедиться, что я не болею туберкулезом и что мои документы в порядке. Готовить для них? Нет! А ты женишься, Самир, и заведешь детей. Я буду готовить для них.

Самир скорчил гримасу за ее спиной и еще раз толкнул упрямую раму ладонью. Окно скользнуло вверх, и порыв ветерка быстро освежил маленькую комнату. Мистраль не последовал за мной из Прованса, но в Париже имелись собственные осенние ветры, которые могли бы посоперничать с ним. И сегодня городской ветер принес запахи хлебных дрожжей и автомобильных выхлопов. От последнего мне снова стало нехорошо, и я опустилась на кровать, глядя в потолок: это была еще одна рекомендация мадам Розы на случай тошноты.

– Хорошо, Самир, – сказала его мать, обеспокоенно взглянув на меня. – Теперь спускайся вниз. Мадемуазель Олсен нужно отдохнуть.

Ее ударение на слове «мадемуазель» было достаточно явным, и Самир сконфуженно кивнул. Мадам Насри снова посмотрела на меня с нескрываемым подозрением. Она догадалась о причине моей тошноты и не одобрила это обстоятельство. Мадемуазель… Незамужняя женщина.

«Привыкай к этому, – сказала я себе. – Когда твой живот начнет расти и люди увидят, что ты не носишь обручальное кольцо, будет еще много осуждающих взглядов».

* * *

Ирен Лагю согласилась встретиться со мной в кафе «Флора», а не у себя дома на бульваре Монтеня.

– У нее есть чрезвычайно любопытная служанка, – сообщила мадам Роза, когда договорилась о месте и времени нашей встречи, организовав все из крошечного кабинета в своем пансионе в Антибе.

– Лучше всего встретиться в публичном месте, где вы сможете говорить свободно. Ирен приведет подругу, которая знает английский и поможет вам. Ваш французский… – Она помедлила, не желая обидеть меня, но в данном случае сравнение было заслуженным: – Вы говорите по-французски, как ребенок. Если не хуже.

Ирен собиралась приколоть к плащу красную гвоздику, чтобы я могла ее опознать. Но в цветке не было надобности. В половине третьего, когда она зашла в многолюдное кафе (на полчаса позже оговоренного), я мгновенно определила ее по ореолу черных кудрявых волос и прямому, уверенному взгляду. Ей было шестьдесят, но она оставалась красавицей с лицом античной римлянки, какое можно видеть на музейных фресках и статуях.

Было ясно, почему молодой Пикассо сразу же в нее влюбился. Кроме поразительной внешности, в том, как ее длинная стройная шея поддерживала эту скульптурную голову с грузом волос, чувствовалась огромная сила. Она читалась в смелом взгляде ее темных глаз. Я испытала ревность, но не из-за себя, а из-за матери, которая стала любовницей Пикассо уже после, а может быть – и во время его долгого романа с Ирен.

Считалось, что «Влюбленные» были портретом Ирен, и сходство было очевидным, но Пикассо изменил ее энергию, забрал ее силу и смелость, превратив их в нечто более кроткое и менее уверенное. На картине ее необузданные черные волосы были покрыты шарфом, она застенчиво смотрела в сторону. Он приручил ее – по меньшей мере, на холсте.

Живая Ирен Лагю, постаревшая, но все еще прекрасная, помедлила у входа в кафе, озираясь. Она быстро нашла меня, сидевшую за столиком у стены. По соседству расположились влюбленная пара и шумная семья из пяти человек – они отмечали день рождения одного из детей.

Подруга, которую Ирен привела с собой, была старше, выше и проще одета; ее седые волосы были собраны в плотный узел на затылке. Она следовала за Лагю в покровительственной манере, иногда прикасаясь к ее плечу и направляя через лабиринт столов и стульев.

– Нет, так не пойдет, – сказала Ирен, подойдя к моему столику.

Она метнула ледяной взгляд в сторону шумной семьи и махнула рукой официанту в белом фартуке, который тут же к ней поспешил.