Любовницы Пикассо

– Туда, – она указала на угловой стол, где только что закончила ланч большая компания. Это был стол на шестерых, а не на троих, и я ожидала, что официант откажет. Но этого не произошло. Поклонившись, он очистил стол за считаные секунды и накрыл его на троих.

– Меня здесь знают, – сказала Ирен, выбравшая стул между мной и своей спутницей – на углу. – Здесь уважают художников. Вы Алана Олсен? Та, кого прислала Роза?

Она прищурилась и внимательно присмотрелась ко мне. Подалась ближе, потом отодвинулась, изучая меня под разными углами.

– Ваше лицо выглядит знакомым… – сообщила она после того, как заказала кофе с коньяком. – Почему?

Я не ожидала. От Пабло – да, потому что он был близко знаком с моей матерью и видел ее шрамы, о которых не знала даже я, ее дочь. Но Ирен? Должно быть, они провели вместе лишь несколько минут, когда художница приехала на юг Франции и позировала в студии Пикассо тем летом.

– Вы могли видеть мою мать, – ответила я. – Тридцать лет назад. В Антибе, в гостинице мсье Селла.

– Ах! Та самая горничная, из-за которой произошли неприятности?

– Неприятности?

Ирен и ее спутница обменялись быстрыми взглядами.

– Это моя подруга Таша. Она будет помогать в случае затруднений. Я только что спросила у нее, как сказать «раздор» по-английски. Так вот, ваша мать вызвала раздор между Пабло и Ольгой. Вы знали?

– Узнала недавно. Еще я узнала, что тем летом она была любовницей Пикассо. И она была не единственной женщиной, вызывавшей раздоры.

– Верно. Этот мужчина – настоящий волокита, – сказала Ирен с необыкновенной нежностью в голосе. А затем снова жестко взглянула на меня. – Я его обожаю! Но пришло время… – Она снова быстро посоветовалась с Ташей. – Пришло время рационировать его, как сахар и мыло во время войны. Он подавляет своей личностью. И он не добрый человек.

Официант принес кофе и низко поклонился Ирен Лагю, словно королеве. Она проигнорировала его и продолжала смотреть на меня, размешивая два кубика сахара в своей чашке, а потом добавила третий, словно ради того, чтобы возместить лишения войны.

– Он знает? – спросила она, и в ее темных глазах вспыхнул озорной огонек. – Что вы его дочь? Да, я тоже это вижу.

– Вот как? – Откровенность и уверенность ее заявления изумили меня. – Я очень похожа на мать. Но теперь выяснилось, что похожа и на него.

Это было странное чувство: осознание того, что каждый раз, когда я смотрела в зеркало, то видела не только мать, но и его.

Я сделала глоток мятного чая.

– Не знаю. У меня не было возможности ему сказать. Я встретилась с ним в студии один раз, и мы побеседовали о керамике. После этого меня туда больше не пускали. А потом он уехал из Антиба и отправился в Ним, на корриду.

– Ба! Сезон корриды давно закончился. Он просто убежал! Или Жаклин, эта новая женщина, уволокла его с собой. Я слышала, что она воинственная баба. И ревнивая, как демон.

– У меня сложилось такое же впечатление.

– И что теперь? – Ирен уже теряла интерес к разговору. Она посмотрела на часы и что-то пробормотала, обращаясь к Таше.

– Теперь я возвращаюсь домой, в Нью-Йорк. Но сначала мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о вашей работе.

– Вы знаете о моих работах? – Эта тема заинтересовала ее куда больше, чем мое происхождение; она выпрямилась, и ее глаза распахнулись от любопытства. – Необычно, что американка знает об Ирен Лагю! В Америке знают только Пикассо и Матисса.

– Я нашла каталог выставки 1917 года в галерее Боньяра, – сказала я. Казалось дипломатичным не рассказывать ей, каких трудов мне стоило отыскать этот каталог на пыльных полках библиотеки Моргана.

– Да! – с энтузиазмом подхватила она. – Это был очень важный для меня вечер. Мой друг Аполлинер написал предисловие. Думаю, Пабло ревновал ко мне. Он отправился с визитом к своей семье в Барселону, поэтому его не было на открытии. Но Макс Якоб был там. И Кирико[57]. Я выставила несколько… – Она замешкалась и повернулась к спутнице.

– Акварелей, – сказала Таша. – В том январе она выставила акварельные картины. В основном матери с детьми.

Я достала блокнот и начала лихорадочно делать пометки, не только записывая слова, но и описывая внешность Ирен, ее жесты: как она облокачивалась на спинку стула, наклонялась вперед и смотрела – очень похоже на ее фотографию 1917 года, когда состоялась та выставка.

– Мы с Пабло познакомились за несколько месяцев до этого, – продолжала Ирен. – Он был безумно влюблен в меня и отвел меня в ужасное место, где было полно пауков и пахло кошачьей мочой. Я делала вид, что сопротивляюсь, но это была игра. Ох, молодость! – вздохнула она. – Такое веселье, такое раздолье!