Любовницы Пикассо

Мы беседовали два часа. Время от времени к столу подходил официант, приносивший кофе, коньяк, чай, тарелку с сэндвичами. Подруга Ирен нетерпеливо ерзала на стуле. Очевидно, ей хотелось уйти, но Ирен не меньше желала продолжить разговор. Она подробнейшим образом рассказала о своих работах, выставленных в Гарварде в 1929 году, и о групповой выставке в Музее современного искусства в 1930-м. Еще были парижские выставки в галерее Вейля и в галерее Персье с каталогом, составленным Жаном Кокто.

– После 1930 года все закончилось, – вздохнула она. – После краха на вашей Уолл-стрит наступила Великая депрессия. Больше не было покупателей – по крайней мере заметных; хотя картины Пикассо, конечно же, продолжали продаваться. И, как вам известно, я вышла замуж. Это тоже требует времени. У меня есть дочь, которая умнее меня и очень хорошенькая. Но я беспокоюсь за нее.

Она сделала паузу, чтобы допить кофе и закурить очередную сигарету, а потом пристально посмотрела на меня, прищурив большие темные глаза.

– Понимаете, когда ты заводишь ребенка, то начинается бесконечное беспокойство. Что, если она заболеет? Что, если она выпадет из окна? Что, если она будет совать в рот мелки или сорняки в парке? Ты надеешься, что когда она подрастет, то беспокойство прекратится. Но нет. Моя дочь слишком много работает! Она врач, как и ее отец. И она работает, работает, работает, а я беспокоюсь. Хочет ли она быть похожей на отца, чтобы избежать любого сходства с матерью? Дочери никогда не хотят быть похожими на матерей… Они считают, что мы все делаем неправильно. Может быть, они правы.

Ее спутница подалась вперед и что-то прошептала, указывая на часы. Я подумала о себе в ранней юности, когда поклялась, что не буду похожа на мою чересчур осмотрительную мать. Что увидит во мне моя дочь, если захочет всеми правдами и неправдами не быть похожей на меня? Мне не хотелось знать.

– Она напоминает мне, что скоро нам нужно уйти, – сказала Ирен и взяла перчатки, брошенные на стол. Она наклонилась ко мне и прошептала так, чтобы услышать ее могла только я: – Больше всего я боюсь, что меня будут помнить только как любовницу и натурщицу Пикассо, а не из-за моих работ. Вы поможете мне в этом?

– Помогу, – заверила я.

– Эта картина, «Влюбленные»… Вы знаете, что она написана с меня? Он обещал ее мне, но так и не прислал. Где она? Я не знаю, а он не говорит.

Я помедлила, не желая быть гонцом с дурной вестью, но Ирен казалась мне женщиной, способной выдержать суровую правду.

– Он продал ее американке, сестре Сары Мерфи. А потом она перепродала ее американскому коллекционеру Дейлу Честеру.

В «Современном искусстве» вышла небольшая заметка, посвященная этой продаже и написанная самим Дэвидом Ридом.

Ирен пораженно отпрянула.

– В Америку… Значит, она даже не здесь, не во Франции?

Она рассерженно фыркнула и хлопнула ладонью по столу, заставив официанта посмотреть на нас с тревогой.

– Вот негодяй! – произнесла Ирен и добавила несколько непонятных слов, которые Таша не стала переводить.

– Мне очень жаль, – сказала я.

Я испытала мимолетное сочувствие к этой женщине. Оно было смешано с гневом и раздражением по отношению к мужчине, который был любовником моей матери. Она была права, что ушла от него – независимо от причины. Он не был человеком, который мог бы обеспечить счастливую и надежную жизнь ей и ее ребенку. Он не смог бы гарантировать ей безопасность – во всяком случае, в долгосрочной перспективе; чтобы восемнадцатилетняя девушка со шрамами от полицейской дубинки и семьей, к которой не могла вернуться, чувствовала себя спокойно. Он был повесой и негодяем, как выразилась Ирен. Но женщины обожали его, хотя если бы они сохраняли хоть каплю здравомыслия, то сторонились бы его.

У меня было ощущение, что с этой новой женщиной по имени Жаклин у него все сложится по-другому. Он был старше, а она, вероятно, – еще более непреклонной, чем его предыдущие любовницы. Она останется с ним – к лучшему или худшему.

– Моя мать вышла за Гарри Олсена, – обратилась я к Ирен в попытке сменить тему. – Вскоре после романа с Пикассо.

Она проглотила наживку и заметно успокоилась.

– Гарри? Кажется, я знала этого человека. Он продавал кисти, не так ли?

– Офисные принадлежности.

Ирен забыла о своем гневе на Пикассо, понимающе улыбнулась и взяла меня за руку.