Любовное чтиво

– Как описать ее лицо? Приятное? Пожалуй. И даже красивое. Полные губы. Темные глаза. Нос с заметной горбинкой, как бы надломленный. Волосы темные, прямые, чуть волнистые, с завитушками на концах. Самое приятное в ее лице то, что все в нем, кроме губ и глаз, только намечено, но не развито. Не кричит. И когда она смотрит тебе прямо в глаза, взгляд ее тоже не завершен. В этом взгляде нет убежденности в своем праве смотреть тебе прямо в глаза.

Она нравится ему сразу, с первого взгляда, с первого приближения, с первого звука ее голоса. И он знает, что тоже ей нравится. И это его возбуждает. Он истосковался по женщине, которой он бы сразу понравился. Которая не скрывала бы этого, но и не навязывалась на знакомство. Просто молча себя предлагала. Без унижения. Вот ты, вот я, вот мы с тобой. Это ведь так здорово, что мы встретились! Так неужели ты будешь таким идиотом, что не начнешь меня кадрить на глазах у всего журналистского пула? Нас здесь двое неслучайных. Так неужели ты думаешь, что я буду такая дура, что не позволю тебе кадрить себя на глазах у всех? И пусть они хихикают и завидуют нам по-черному. И пусть кому-то станет хорошо, а кому-то очень плохо. Вот ты, вот я, вот мы с тобой… Ну же, действуй, дурачок…

Так думает он, а не она. Он думает, что она так думает. На самом деле неизвестно, что она думает. Писатель-мужчина, воображающий мысли героини, всегда рискует оказаться смешным в глазах женщин.

…Он думает, что она так думает. Ему приятно так думать. Он боится женщин. Раньше он считал, что презирает. Но с возрастом понял, что просто боится…

У него жена и почти взрослый сын. У нее был любовник, который соблазнил ее несовершеннолетней. И она не понимала и не понимает до сих пор, что это она его соблазнила. «Все равно скотина», – мрачно говорит он себе.

В их сближении все идет как по писаному. Во всей делегации только они двое курящие. Во время пересадки в парижском терминале оба мечутся в поисках места для курения. Места, конечно, нет. «Какие мерзавцы», – говорит он, а сам мысленно благодарит Францию, запретившую курение в аэропорту как раз накануне их полета на Кубу. «Мерзавцы», – говорит она, глядя на него незавершенным взглядом. Ничто так не сближает, как общая болезнь. Они переходят на «ты». Когда девушка моложе тебя в два раза, годится тебе в дочери и сразу говорит тебе «ты», это может означать только две вещи. Либо она журналистская вошь, с которой нельзя иметь дело… Либо это судьба и они оба попали.

Уже там, в парижском терминале, он понимает, что попал. И она это тоже понимает. Он думает, что она это понимает. Он заметил победоносную улыбочку на ее губах и подумал: «Бедная девочка! Что-то она про нас воображает?» Ничто так не ловит мужчину в сеть, как ощущение его превосходства, которому женщина умеет подыграть.

В самолете по пути из Парижа в Гавану она дремлет, полузакрыв глаза. Он сто раз проходит между кресел якобы в туалет, чтобы увидеть ее лицо. В Гаване он будет ревностно отслеживать, не говорит ли она «ты» кому-то еще из мужчин. Она не говорит. Хотя, наверное, могла бы. Она из тех, на кого мужчины западают. Но она стесняется… Он так думает, что она стесняется.

«Слушай, – говорит она в Гаване в старом кафе на Старой площади, – наше поколение такое больное! Ты не представляешь, как много у нас старческих болячек!» – «Почему?» – вяло спрашивает он, вспоминая своего сына и прекрасно понимая, о чем она говорит. «Экология… образ жизни… я простужаюсь… меня укачивает… я должна принимать таблетки, от которых мне хочется спать». – «Ты много куришь», – говорит он и ловит себя на том, что то же самое постоянно говорит своему сыну. И еще вспоминает, как бегал за этой девочкой по терминалу, чтобы вместе отравиться никотином. Она и сейчас простужена и вдобавок натерла ногу. В гостинице он дает ей аспирин и пластырь. Он отдал бы несколько лет жизни и свои шесть книг, чтобы самому налепить этот пластырь на ее стертый палец. Но это будет перебор. Он понимает, что не палец волнует его. Он не хочет перебирать. Он боится что-то спугнуть, что-то испортить…

Его, авторитетного журналиста, поселяют в обычном номере. Ее, еще недавнюю студентку Литературного института, – в роскошном бунгало в райских кущах. О чем они там думают, эти организаторы! Наутро она говорит ему: «Слушай! Меня поселили в та-аком роско-о-шном доме!» Потом говорит: «Слушай! Твой аспирин мне та-ак помог! А я уже думала, что свалюсь».

В прелестной провинции Пинар-дель-Рио в придорожном кафе под пальмовой крышей певец-гитарист с комплекцией Демиса Руссоса тонким голосом поет грустную песню про команданте Че Гевару. Они сидят за общим столом рядом. Что это за песня, спрашивает он кого-то из делегации, кто понимает по-испански. Местный шлягер, презрительно говорят ему. Как она называется? «Hasta Siempre». Что это значит? «Всегда До». Всегда До?! «Всегда До Победы». Но почему «Всегда До»? Глупость какая…