Любовные похождения шевалье де Фобласа

Терпеливый читатель, приношу Вам еще одно извинение.

Так называемые иностранные романы, которые утром расхватывают с прилавков, а к вечеру забывают, по большей части повествуют о характерах и событиях, общих для всех народов Европы. Я же старался, чтобы Фоблас, легкомысленный и влюбчивый, подобно нации, для которой он был создан и которой был рожден, имел, так сказать, французский облик. Я хотел, чтобы при всех его недостатках в нем узнавали язык, тон и нравы молодых людей моей родины.

Во Франции, только во Франции, мне кажется, следует искать и другие оригиналы, с которых я писал слабые копии: мужей безнравственных, ревнивых, покладистых и доверчивых, как маркиз, обольстительных красавиц, обманутых и обманывающих, как госпожа де Б., женщин ветреных и в то же время способных на глубокое чувство, как маленькая бедная Элеонора. Словом, я старался, чтобы никто не мог, без ущерба для правдоподобия, напечатать на титульном листе этого романа ужасную ложь: «Перевод с английского»5.

Но пока я, к своему удовольствию, предавался сочинительству, в моем благословенном отечестве произошли великие перемены6. Теперь для каждого, кто жаждет обрести заслуженную славу и принести пользу родине и всему миру, открыто самое прекрасное поприще. Поприще открыто; почему же я до сих пор остаюсь в стороне? Потому что еще не чувствую себя достойным^*’789.

Один год из жизни шевалье де Фобласа

1

Мне рассказывали, что мои предки, занимавшие видное положение в своей провинции, всегда пользовались уважением окружающих и своего состояния добились честным путем. Отец мой, барон де Фоблас1, передал мне их древнее имя незапятнанным, а моя мать умерла слишком рано. Мне не было еще и шестнадцати, когда сестре, бывшей моложе меня на полтора года, пришла пора поступить в пансион при одном из парижских монастырей2. Барон, который сам сопровождал ее, с удовольствием взял меня с собой, решив, что знакомство со столицей пойдет мне на пользу.

В октябре года 1783-го мы въехали в столицу через предместье Сен-Марсо3. Я мечтал попасть в великолепный город, описания которого читал множество раз, но видел лишь некрасивые очень высокие сооружения, длинные, слишком узкие улицы, бедняков в лохмотьях и стайки почти обнаженных детей; я видел толпы людей и страшную нужду4. Я спросил отца, неужели это и есть Париж; он невозмутимо ответил, что здесь не самые красивые кварталы и что назавтра мы побываем в другой части города. Темнело. Мы оставили Аделаиду (так звали мою сестру) в монастыре, где ее уже ждали. Отец поселился вместе со мной возле Арсенала5, у господина дю Портая6, своего близкого друга, о котором я еще не раз упомяну в этих мемуарах.

На следующий день отец сдержал слово, и всего за четверть часа экипаж довез нас до площади Людовика XV. Мы вышли из кареты; зрелище поразило и ослепило меня своим великолепием. Справа струилась Сена, к сожалению, быстротечная7, с огромными замками на правом и великолепными дворцами на левом берегу, сзади тянулся очаровательный променад, а передо мною расстилался величественный сад. Мы пошли дальше, и я увидел королевский дворец8. Легче представить мое смешное ошеломление, чем описать его. Неожиданности подстерегали меня на каждом шагу: я любовался роскошью нарядов, блеском уборов, изяществом манер. Вдруг я вспомнил о давешнем квартале, и мое удивление стало безграничным: я не понимал, как в одном городе могут сосуществовать такие противоположности. Тогда опыт еще не подсказал мне, что дворцы заслоняют хижины, роскошь порождает нищету и большое богатство одного влечет за собой крайнюю бедность многих.

Несколько недель мы потратили на то, чтобы осмотреть достопримечательности Парижа. Барон показывал мне множество памятников, известных иностранцам и почти неведомых тем, кто живет поблизости. Такое изобилие произведений искусства поначалу меня изумляло, но вскоре я стал любоваться ими хладнокровно. Разве понимает пятнадцатилетний юноша, что такое слава искусства и бессмертие гения? Нужны иные, живые прелести, чтобы воспламенить его юною душу.