Любовный треугольник

— Конечно, с радостью. Давно следовало бы тебя навестить. Просто понимаешь, все так закрутилось: ребенок, новая больница, а тут я еще услышала, что ты… очень много работаешь.

— Мне это нравится.

— Так ты уже пришла в себя?

— Ко всему привыкаешь, Чарити. Да и потом, работа действительно очень помогает — волей-неволей отвлекаешься. Конечно, первые два-три месяца… — Она вдруг почувствовала, что дверь за ее спиной отворилась и в комнату кто-то вошел.

Это была Джина.

— Мы с Чарити — старые друзья, — поспешно пояснила Энн вошедшей. С этой секунды нескрываемая холодность старшей коллеги ее больше не пугала. Раз тут Чарити — значит, все в порядке. — В прошлом году я проходила практику у нее в отделении. Она знала куда больше нас, новоиспеченных докторишек, и бесконечно нам помогала. Но потом ей пришлось уйти перед родами, и мы потеряли связь.

— Мы все считаем, как нам повезло с Чарити, — сказала Джина, и Энн поняла: она говорит абсолютно искренне.

— Энн — очень хороший врач, — внесла лепту в общие славословия Чарити. — Теперь работать мне станет гораздо легче.

— Непременно расскажете мне все, только чуть позже. А сейчас, Чарити, не познакомишь ли нашу новую коллегу с остальными сотрудниками отделения?

— С удовольствием.

Все трое двинулись к выходу. И тут Энн поймала на себе острый, пытливый взгляд Джины. Интересно, что она успела услышать, когда вошла? Что заподозрила? Одно ясно — Чарити ей ничего лишнего не поведает.

В отделении неврологии лежали дети всех возрастов — от новорожденных до великовозрастных подростков. Ко многим пришли родители, какая-то девочка занималась с приходящим учителем. Комнаты были яркими, светлыми и какими-то праздничными. Не подумаешь, что это больничные палаты. На стенах висели картины и детские рисунки.

Энн, разумеется, знала, что есть и совсем иные неврологические пациенты, особенно послеоперационные. Те лежали в палатах интенсивной терапии под круглосуточным наблюдением высококвалифицированных сиделок и лаборантов. За состоянием таких больных следили при помощи множества хитроумных датчиков.

— Джереми настаивает на том, чтобы мы называли наших пациентов только по именам, — сообщила Джина. — Если он услышит, как вы упомянули, к примеру, арахноидит из второй палаты, — ждите неприятностей. Во второй палате лежит Роб Апем, которому «посчастливилось» заболеть этой редкой болезнью. Он личность, а не заболевание.

— Конечно, так гораздо лучше, — пылко согласилась Энн, вспомнив иных врачей, с которыми ей приходилось иметь дело.

Джина оказалась весьма старательным и компетентным работником. Она знакомила Энн с каждым из маленьких пациентов, болтала с ними минутку-другую, а потом кратко, но очень точно охарактеризовывала их состояние. Обход закончился удивительно быстро.

— Ну что, как думаете, вам у нас понравится? — поинтересовалась Джина под конец.

— О да, — твердо ответила Энн. — Понравится.

Через три дня Энн уже с головой ушла в работу — трудную, но интересную, затягивающую и куда более специализированную, чем в терапевтическом или хирургическом отделениях, где ей приходилось проходить практику прежде. Энн попросила Джереми порекомендовать дополнительную литературу. И он назвал три-четыре издания. Лишь под нажимом Энн он признался, что, пожалуй, больше всего проку будет от его собственной книги.

— Она выдержала уже несколько изданий, — смущенно пробормотал Джереми. — Похоже, кому-то она и впрямь кажется полезной.

Отныне каждый вечер, как бы ни уставала, Энн по крайней мере час посвящала чтению специальной литературы.

Ежедневная ее работа практически не отличалась от работы обычного врача-лаборанта. Очень много сил и времени отнимали вопросы не столько даже медицинские, сколько организационные. Энн исполняла роль посредника между пациентами, родителями, сотрудниками лабораторий, медсестрами и врачами другого профиля. В ее обязанности входило заполнять тысячи всевозможных форм, запросов, требований и прочих документов. Нелегкая работа, но Энн понимала, как это важно.

В немногие свободные минутки она пыталась сама ставить диагнозы. Разумеется, Энн не спешила высказывать свое мнение, пока ее не спрашивали. Но заниматься этим для себя ей никто не запрещал — и это было весьма увлекательно.

Она сидела в ординаторской, зарывшись в груду бумаг, когда за спиной тихонько скрипнула дверь.

— Ага, а это, надо полагать, доктор Форрест, гроза похитителей младенцев, — раздался у нее над ухом жизнерадостный голос.

Энн мгновенно узнала его — в жизни голос звучал еще приятнее, чем по телефону. Не очень глубокий и звучный, но такой приятный. И ласкал слух.

Она обернулась, лелея в душе отчаянную и нелепую надежду, что внешность вошедшего окажется под стать голосу. И не была разочарована.

Взгляд темно-синих глаз буквально потряс Энн — как будто их владелец мог прочесть самые сокровенные ее мысли, заглянуть ей в душу. И вдруг в глубине этих невозможных, потрясающих глаз что-то промелькнуло. Как будто Стэн Ирвинг тоже не понимал, что с ним происходит.