Люди безразличий

Отцу я исправно отправлял отчеты, из которых следовало, что Ада превосходный синоптик, поэтому ее так ценят. Еще шрам отличает ее от других. Нет, никто не пытался наносить себе шрамы. Нет, не знаю, как она предугадывает погоду. Нет, ничего больше не происходит. Да, это ненормально. Да вообще все ненормально, их существование ненормально, вся моя жизнь ненормальна. И что? Конечно, это вызывало беспокойство. И вроде бы эксперимент про власть, но выходило, что причина банальна, и потому неинтересна. Я ждал реакции отца, как игрок, который с нетерпением поглядывает на шахматные часы, готовый в свой черед поразить противника ядовитым «шах и мат», но тот уже давно злорадствует, поменяв местами наших королей. Внезапный звонок, неожиданный текст и в конце как удар: «Ты рад?» – «Потрясающее меня известие», – буркнул, пытаясь понять, что от меня зависит. Похоже, что ничего – меня просто ставят в известность, спасибо и за это. Планируют прислать две группы новых подопечных с другими физическими характеристиками, что на языке отца означает, что были еще подопытные, помимо меня и Ады, которые прибудут сюда в размноженном виде, то есть в виде клонов, и тогда местное население увеличится вдвое. Забавно получится, если прибудут райхманы и милы – отличный повод сойти с ума. Я бы еще смог пережить, осознавая, что мою жизнь определяет Судьба, Бог или, по крайней мере, я сам, но не другие смертные. Подумав об этом, признал свою догадку о знакомых клонах невероятной. Тем не менее, мне вовсе не хотелось, чтобы на остров привозили кого –либо еще, кроме новых германов и ад, однако я понимал: моим хозяевам интересней борьба между соперниками, более развитыми физически, и моими уже привыкшими к жизни на острове слабаками. И все же я не удержался от лжи самому себе: ревность выдал за привязанность. Отвратительна сама мысль, что с Адой или ее подобиями будет рядом кто-то еще, кроме меня – внезапное озарение – да чтоб вас! – часами вглядываясь в порядком надоевшие экраны, всех братьев-близнецов я заменял собой: шутка восприятия. Конечно же, теперь запаниковал – не представляю, что делать. А может, мне просто нужен план побега, если она захочет бежать, если она действительно Ада. Не знаю, почему раньше не решился спросить напрямую, да нет, знаю – боялся. Боялся, как и прежде, что вместо сотни представленных тихих, нежных, решительных, оглушающих «да», услышу только одно (не важно, тихое ли, громкое) обжигающе-холодное «нет». Но даже признавшись в этом, я все равно оттягивал судьбоносный разговор. Сначала я попросил ее сходить к озеру, потом, после нескольких попыток начать разговор со слов о погоде, наконец спросил про то, что мучило меня на протяжении последних лет. Спросил резко, внезапно, без предыстории: «Для тебя хоть что-то значил наш поцелуй?» и так же внезапно осознал, что ее изумленное «что?» совсем не прояснило, кто передо мной. Я растерялся и начал было напоминать про то, что «помнишь, мы отмечали окончание сессии перед последней практикой» и еще «помнишь, я еще тогда напился в дым», но тут все же оборвал рассказ: облекаемые в звуки слова воссоздавали лишь убогость, примитивность и схематичность сюжета, в тишине же я мог из любых застрявших в памяти мелочей возродить тот наш последний, как оказалось, вечер. Мы тогда впервые собрались группой на даче сокурсника. Сначала все чувствовали себя скованно, не знали, чем себя занять, кто-то даже уехал. Я тоже подумывал, но начавшийся ливень отменил мои планы, как и многих других обреченных остаться здесь до утра. То ли принудительная неизбежность, то ли вливаемый стопка за стопкой портвейн заставили по-новому взглянуть на ставший восхитительным вечер. Вдруг что-то до боли знакомое промелькнуло между растянутых свитеров, расстегнутых рубах, тлеющих сигарет, пустых стаканов и острых локтей, что-то пепельное, что-то дымчато-неуловимое. Я приподнялся, под неодобрительные дребезжащие возгласы бросил карты на стол – оказывается, я играл – и, стараясь не прилечь, направился, как мне казалось, к Аде. На самом же деле я с непривычки от количества выпитого принимал свои покачивания взад-вперед за шаги, пока двое немногим более трезвых соратника, подхватив под руки, не дотащили мое податливое тело до умывальника и не засунули мою поддавшую голову под упругую струю ледяной воды – тогда-то и пришло осознание. Немного протрезвев, я направился к наиболее оживленно спорящей группе будущих обществоведов. Шел медленно и осторожно: доски будто положены на волны, никогда не найму таких бестолковых строителей, но вот я у цели, и уже приобняв, чтоб не упасть, двух юных дев, хриплю в ответ на возмущенно-вопросительный взгляд: «Моя гексера причалила к прекрасной пристани. Уставший от соленой пустыни Ваш покорный раб покорно молит о глотке воды». Коралловые губы обнажили две крупные и несколько мелких жемчужин – хороший знак: рука руке передает ограненный сосуд с прозрачным эликсиром – только не расплескайте! В этом стакане единственное средство борьбы с засухой в моей глотке, в этом стакане – жизнь. Жадно вдохнул, жадно глотнул, обреченно бросил: «Водка», и, перейдя на доверительный шепот: «Прошу меня простить, пора отчаливать в гальюн». Тошнота от непомерного объема выпитого и от омерзения к себе неожиданно гармонично дополнила морские образы, всплывавшие, стоило мне только подумать (если этот термин вообще здесь уместен) о собственном состоянии: «я будто дырявый носок с вожделенной заначкой, выворачиваемый наизнанку незадачливым юнгой». Снова ледяная вода (как же медленно трезвею!), на выход. Все еще держусь за открытую дверь, всматриваясь в знакомые и порядком поплывшие лица. Прямо по курсу – та же толпа предателей, но среди них будто прищуренные глаза (улыбка? презрение? мираж?) Ады. Немного погодя я почти достиг цели, перебираю людей словно вешалки в шкафу – не то, не то, не то, неудачливый исход не оставляет вариантов, понуро волочусь к дивану и здесь за прикрытыми веками наслаждаюсь просмотром более желанной версии сегодняшнего суаре. Кто-то выдернул из сна, едва дотронувшись до плеча, лицо горит – успешная пощечина от подлокотника – потираю рукой. Передо мной Ада, смеется, присаживается рядом. Почти не соображая, выхватывая из ее плавной речи лишь звучные, попадающие в висок точно в мишень слова, прервал ее, предложив выйти на воздух.