Люди Джафара

Не раз и не два в течение четырёх лет то тот, то другой курсант являлся из увольнения со следами боевых действий на лице и теле. Такие случаи никого особо не трогали — всяк может нарваться. Но однажды, памятной осенью третьего курса, «пораженцы» стали появляться в расположении почти каждый день.

Дошло до того, что достаточно было курсанту просто выйти из училища в увольнение — безо всяких задних мыслей, — как его немедленно ловили и били воинственные представители местного населения. Всё это начинало напоминать систему, чётко отлаженный конвейер — уж слишком тотальным было воздействие.

Каждый раз мы ярились и давали себе слово отомстить. И каждый раз в текучке дивизионных дел откладывали эту месть. И вот однажды поздно вечером в расположение ввалилось сразу трое ребят в весьма плачевном виде, и одновременно из города позвонил какой-то второкурсник, взолнованно прооравший в трубку: «Джафаровцы! Двух ваших местные в парке бьют!» Наше терпение наконец лопнуло.

Старшина немедленно скомандовал: «Дивизион, строиться в расположении! Ремни — на руку!» Ребята построились так быстро, как не строились никогда, ни при каком Джафаре, и дивизион — благо, никого из офицеров в расположении не было — убыл мстить.

В полной тишине и полном порядке мы вышли из казармы, преодолели забор и тугой колонной по шесть двинулись вглубь города.

Наконец-то! Наконец-то подвернулась возможность выплеснуть всё зло, всю ненависть, накопленную за эти годы, наконец можно было напомнить о себе чужому, далёкому, равнодушному миру за забором, миру, который — мы были в этом уверены — обязан нам своим спокойным, безопасным существованием и платит за это чёрной неблагодарностью. Наконец-то можно было заняться тем делом, которому нас вроде бы учили, — заняться войной!

Имея заведомое численное преимущество при любом столкновении (как-никак, полный дивизион — это около трёхсот человек!), спаянные годами совместной муштры, выстроенные в плотную, глубокую штурмовую колонну, мы являлись на ночных улицах Полтавы поистине непобедимой силой.

Мы били всех, кого встречали по дороге, правых и виноватых, щадя только женщин, стариков и детей. Мы втаптывали в забрызганный кровью асфальт любого потенциального противника, который только оказывался на нашем пути. Мы совершенно опустошили пресловутый парк с его танцплощадкой, а потом — все окрестные улицы. Когда на шум подъехал милицейский «уазик», мы перевернули его вверх колёсами вместе с седоками.

После сорока минут террора, когда во всей округе никто кроме нас уже не стоял на ногах, мы в полном порядке вернулись в училище.

Казалось бы, разве могут выдрессированные на Уставе старунские бройлеры быть способными на такое? Выяснилось, что очень даже могут. Более того, главными зачинщиками выступили как-раз самые «образцово-показательные» — отличники и члены партии. Они ведь чаще других ходили в увольнение, а значит, чаще других и нарывались.

В училище нашего отсутствия никто не заметил. Мы поздравили друг друга с победой, произвели вечернюю поверку, потом вечерний туалет, и мирно улеглись спать.

Через два часа после отбоя наш дивизион был поднят по тревоге и выстроен на плацу. Генерал и все высшие офицеры училища, сдёрнутые с кроватей в связи с этим ЧП, довольно долго пытались выяснить имена участников вылазки.

«Те, кто самовольно оставлял училище и устроил драку в городе, шаг вперёд шагом марш!» — раз за разом командовал генерал.

И наш взводный, старший лейтенант Бобринский, гадина подколодная, каждый раз шёпотом приказывал:

«Взвод, шаг вперёд шагом марш!»

Убей, не пойму, зачем ему это было нужно.

Как бы то ни было, из строя никто не вышел. И виновных так и не нашли, несмотря на все усилия командиров, политработников и особистов.

Правда, после этого случая был значительно усилен контроль за подразделениями в ночное время суток, так что второй такой возможности поразмяться нам так и не представилось. А жаль.

Начало конца явственно обозначилось в середине третьего курса, перед отпуском. Сессию я сдал прилично и очень надеялся, что хоть в этот-то раз уеду у отпуск нормально. И кто же мог знать, что помешает мне безобидный, рассеяный, добродушный Кузя, майор Кузнецов, наш новый комбат!

Этот офицер совершенно не был предназначен для той роли — роли командира подразделения, — которую ему пришлось исполнять. Он был настоящим технарём, мягким и доверчивым умником, которому гораздо сподручнее возиться со схемками и релюшками, чем гонять подчинённых по плацу.

Кузя до смерти боялся монстра-Джафара и, столкнувшись с ним лицом к лицу, моментально терял голос.

К его чести надо добавить, что виновником моих злоключений он стал совершенно косвенно.

Дело в том, что как-раз в то время в Бердянске его жена родила. Роды прошли очень тяжело, мать и ребёнок находились в реанимации. Бедный Кузя просто места себе не находил и ежечасно просил Джафара, своего прямого начальника, отпустить его в Бердянск.