Н а т а ш а. Да, ты. Ты ведь у нас всегда был главным. А я только шла за тобой. Только верила в тебя… Витя, я и сейчас готова верить, но я боюсь. Вот мы решили поехать на целину, чтобы вылечиться. Стать другими. Но ты опять пускаешь пыль в глаза. Фанфаронишь. Ну зачем ты стал учить эту Лену, как должен поступать настоящий человек? Виктор, ведь ни ты, ни я еще ни одного колоса не вырастили, ни одного кирпича в стену не положили… Мы должны перемениться, Витя. Должны. А я боюсь, что ты сейчас уже воображаешь себя Героем Труда. А доберемся до места — окажется, что стать героем нелегко. И ты опять остынешь. Скажешь, что это не для нас.
В и к т о р. Но мы уже об этом говорили. Десятки раз. Все уже ясно.
Н а т а ш а. Да. Но теперь другое положение. Виктор, я сегодня узнала одну вещь. Вернее, раньше подозревала, но теперь убедилась.
В и к т о р. Что ты узнала сегодня?
Н а т а ш а. Неужели ты не понимаешь?
В и к т о р. Слушай, давай без загадок.
Н а т а ш а. Все эти обмороки… То, что я так подурнела… Неужели это тебе ничего не говорит?
В и к т о р. Что я, доктор, что ли? В чем, наконец, дело?
Н а т а ш а. О господи! Да я беременна. У нас будет ребенок. Понял?
В и к т о р. Ты!.. Ах, ччерт!.. Ну прости, что я так сказал. Прости… Но ты понимаешь, что сейчас — именно сейчас — этого нельзя было. Ну, ладно, не плачь. Извини меня, не плачь.
Н а т а ш а. Нет, нет… Уже все… Просто мне очень обидно. Все эти последние месяцы ты совсем не думал, где я, что я, как я. А в дороге! Видел, что я не переношу дыма, и сам первый всегда закуривал в купе. Ни разу даже не спросил, почему я все время стою в коридоре. Просто не интересовался мной…
В и к т о р. Успокойся.
Н а т а ш а. Я уже успокоилась. Все… Просто я тебя очень любила, и поэтому мне так тяжело.
Боже мой, что это?!
М а р а т. Дверь, что ли, открылась?
Л е н а
Т а н я. Так и знала — сорвало крючок. А, чтоб его!
Н а т а ш а. Как я испугалась.
К а т я. И я тоже. Я думала — землетрясение.
Т а н я. Все. Можете успокоиться… Сколько времени-то?
К а т я
М а р а т. Нет. Хотел, а теперь вроде перебило. А тебе?
К а т я. Нет. Давай поразговариваем. Только тихо.
М а р а т. Давай. А о чем?
К а т я
М а р а т. Я?.. Видишь, какое дело. Парень у нас один погиб. Замерз. Друг мой.
К а т я. Парень…
М а р а т. Гриша его звали. Григорий. Секретарь комсомольской организации нашей… Вот у нас с ним мечта и была. Насчет леса. Знаешь, как старались. Почвы брали образцы. Даже в институт в Москву посылали. А потом он в буран зимой повез ребятам на отгон продукты и погиб. Отговаривали его. Но он все равно поехал. Смелый был. Ребята-то без еды на отгоне сидели.
К а т я. И погиб.
М а р а т. Погиб. Замерз. Знаешь, как я переживал. И сейчас. Никогда мне его не забыть.
Ты чего, Катя? Ты чего?
К а т я. Ничего. Сейчас пройдет.
М а р а т. Ты скажи, он тебе что, знакомый был?
К а т я. Нет, не знакомый.
М а р а т. А что, родственник?
К а т я. Он мне брат двоюродный. Понимаешь — брат! Ты же сам мне письмо писал в Березань. И подписался: «Марат Петров». А теперь забыл, что такое Березань.
М а р а т. Гриша Зайцев наш — тебе брат?
К а т я. Ну да, брат.
М а р а т. Да-а… Ну и что ты теперь?
К а т я. Приехала. Вместо него.
М а р а т. Как — вместо него?
К а т я. Так. Он погиб, а я приехала на его место на целину. Работать.
М а р а т. Да-а… Значит, это я тебе писал. В Березань. То-то мне и показалось, что я слышал про эту Березань.
К а т я. Мне. У меня и письмо твое с собой.
М а р а т. Ох, черт, как вышло! А я и не мечтал, что это ты. Выходит, ты потому и хочешь в наш «Буревестник»?
К а т я. Потому.
М а р а т. Наплачешься там с директором. К нему придешь — он только ругается.
К а т я. А чего он так?