Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков

Если благочестивый католический монах в церковной исповедальне подаст девушке руку, не спрятав кисть под грубой тканью рукава своей рясы, ему придётся принести покаяние. Если юноша заведёт с девушкой речь о поцелуе, пусть даже не подарив и не получив его, юноше также надлежит покаяться. Посему и я каюсь – лишь бы моя девушка меня не бранила. Ибо хотя девушка и не станет гневаться, если увидит, что юноша, её достойный, уверовал в её любовь к нему, всё же она непременно разгневается, стоит лишь юноше заговорить о поцелуе, ведь мы не целуем каждого, кого любим, а девичьи поцелуи и вовсе предназначены лишь для уст любезных подружек. Потому-то считается тяжким и непростительным грехом, когда юноша желает соблазнить девицу на поцелуй. И грех этот особливо тяжек, если желает он соблазнить одну-единственную девицу, паче же всего – предмет его любви.

Юноша и не должен желать остаться наедине с той, которую любит. Чистой и безгрешной любви приличествуют шумные собрания и бесприютные общественные места. Опасные лжеучители – те, кто полагают «шалаш» наилучшим séjour des amants[34], ибо такие хижины бывают окружены безлюдными дорогами и лесами, полями и лугами, тенистыми деревьями и озёрами. Воздух там чист и дышит радостью, блаженством и весельем: где же девице взять там силы, чтобы воспротивиться коварным поцелуям возлюбленного? Нет уж, целомудренный юноша желает видеть свою любимую не в ином каком месте, но только в самом средоточии города. Жарким летним вечером ждёт он свою возлюбленную прямо под раскалённой черепичной крышей в душной комнате, надёжно укрытой толстыми стенами от лёгких шепотков зефира. Жара, духота, людская толчея и страх удерживают юношу в торжественном и благолепном покое, и верным доказательством его несравненной и доселе неслыханной в наших пределах добродетели служит то, что в присутствии любимой его начинает клонить ко сну.

Потому-то я и должен бы принести покаяние, что возжелал одиноких прогулок и поцелуев, ну да ведь я – нечестивый грешник, и моя девушка это знает, она сочла бы моё раскаяние притворным, да и вряд ли захотела бы от меня подлинного. Посему я отнюдь не намерен каяться и, если Дорис на меня сердится, рассержусь и сам, обращая к ней такие слова:

«Что же я сделал? Ты отняла у меня письмо и без разрешения прочла, но оно было адресовано не тебе. Разве я не вправе писать самому себе и при этом мечтать о поцелуях по собственной своей воле? Ты ведь знаешь, что я не целую и поцелуев не краду; ты знаешь, что я не дерзок, это моё перо дерзко. Если твоё перо в ссоре с моим, вели ему воздать бумажными пенями за мою бумажную дерзость. Нам же с тобой ссора не пристала. Пускай твоё перо сердится на моё. Не позволяй больше гневным морщинкам появляться на твоём лице и не прогоняй меня прочь, как сегодня».

Имею честь пожизненно быть Вашим покорнейшим и благопристойным слугой, со всевозможной покорностью,

Ваш Г. П.