Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков

Зойме Иоганн Готтфрид (1763–1810) – писатель и поэт. В 1802 г. совершил пешее путешествие в Сицилию через Австрию, Италию и обратно через Париж. Оно было описано в книге «Путешествие в Сиракузы» (1803), которую и цитирует Беньямин в предисловии к письму как «главное произведение» Зойме. Позже состоялось путешествие в Швецию – через Москву и Петербург, описанное в книге «Моё лето в 1805 году» (1807). Благодаря этим двум путешествиям Зойме известен в Германии более как легендарный путешественник, нежели чем писатель. В сочинениях Зойме был твёрд в высказывании своих принципов, но не слишком заботился об их литературных достоинствах.

Титульный лист книги И.Г. Зойме «Путешествие в Сиракузы». 1803

Среди писем Гёльдерлина, написанных в начале века, едва ли найдётся хоть одно, где не было бы фраз, во всем сравнимых с самыми долговечными строками его стихов. Но эта антологическая ценность – не высшее, что в них есть. Таковым является скорее их необыкновенная прозрачность, благодаря которой эти прямые и безоглядные письма позволяют проникнуть во внутреннюю мастерскую Гёльдерлина. «Поэтическая мастерская» – не более, чем стёртая метафора, но здесь она обретает первоначальный смысл, поскольку для Гёльдерлина в те годы больше не осталось такой языковой практики – будь это даже повседневная корреспонденция, – в которую он не вкладывал бы всю искусную и тонкую технику своей поздней поэзии. Из-за этого всё, написанное им по разным поводам, обретает напряжённость, благодаря которой даже самые тривиальные деловые письма, не говоря уже о письмах к близким, встают в один ряд с такими необыкновенными документами, как послание к Бёлендорфу.

Казимир Ульрих Бёлендорф (1775–1825) был родом из Курляндии. «У нас одна судьба», – написал ему однажды Гёльдерлин[39]. Эти слова справедливы в той мере, в какой описывают отношения между внешним миром и экзальтированной, ранимой натурой. Сколь ни исчезающе мало сходство между двумя поэтами в поэтическом отношении, всё же образ мятущегося неприкаянного Гёльдерлина, запечатленный в этом письме, всплывает, болезненно карикатурно, и в некрологе, который одна латышская газета посвятила Бёлендорфу: «Господь наделил его необычайным даром. Однако он повредился умом и из страха, будто люди повсюду посягают на его свободу, двадцать лет бродяжничал, вдоль и поперёк исходил Курляндию и не раз побывал в Лифляндии[40]. Досточтимый читатель может повстречать его на просёлочной дороге со связкой книг под мышкой». Письмо Гёльдерлина тяготеет к лексике, господствующей в его поздних гимнах: это слова, относящиеся к таким понятиям, как «родина», «Греция», «земля», «небеса», «народность», «умиротворение». На суровых высотах, где голый утёс языка с наступлением дня становится виден отовсюду, эти слова, подобно тригонометрическим символам, суть «высший род знака»[41]. С их помощью поэт обмеривает земли, которые в силу «нехватки чувств и лишённости телесной пищи»[42] открылись ему как провинции греческого мира. Но не цветущего и идеального, а опустевшего, подлинного, сострадание которого миру европейскому и прежде всего германскому народу являет тайну исторической метаморфозы, пресуществления греческого начала, – именно эта тайна составляет предмет последних гимнов Гёльдерлина.

Фридрих Гёльдерлин – Казимиру Бёлендорфу