Люди, горы, небо

Шумейко раздосадовали ее наивные попытки нравоучительства.

– Он завтрашний убийца, возможно. А ты говоришь: пешка. Очень полезно вовремя его обезвредить. А кто там у него дружки – доберемся и до них.

8

Впереди простирался песчаный плес, рассеченный надвое притоком. Здесь, у его слияния с рекой, была рыбкооповская рыбалка.

Еще издали заметив катер рыбоохраны, к воде подошел смуглый увалистый парень в резиновых сапогах, круглощекий и жизнерадостный.

– Из камчадалов, Генка Греченин. Шебутной парнишка, хотя уже семейный. Актив наш, – сказал Потапов. – Здесь он за старшого от рыбкоопа.

Генка радушно взмахивал руками, как бы обнимая в воздухе что-то круглое.

– Привет советскому рыбнадзору! Привет и лучшие пожелания капитану этой маленькой ненавистной посудины! Как вас только земля родная держит! Ну, чальтесь, чальтесь, чего уж…

После такого приглашения оставалось лишь развернуться и дать ходу от этих берегов, но вся поза Греченина и его радушие говорили о том, что его слова вряд ли следует понимать в их прямом смысле.

Уловы бригады отнюдь не утешали. В невод, что почти сплошь перекрывал реку, едва ли попадало десяток-полтора рыб – чавычи, нерки, гольца… Зашли одна или две ранние кеты, красивая кунджа в белых кружочках…

Потапов, грызя семечки (он постоянно их грыз с завидной невозмутимостью), высказал предположение:

– Надо вам горючего, видно, подбросить, чтобы лучше ловили.

Греченин засмеялся:

- Скипидарчику, что ли?..

На лову он выделялся шумными замашками, что-то советовал, покрикивал, но, кажется, ни его советов, ни покрикиваний никто не принимал всерьез, как бы зная и понимая, что сейчас он ненастоящий, а настоящий он в каком-то особом своем деле, там, подальше от реки.

– Рыба-ак! – с насмешливым восхищением сказал Потапов, смахнув с губ шелуху. – Ну, Генка, ну, комедиант…

Из рубки подал голос Гаркавый – он так и не сошел на берег, с грустью обозрев издали незавидные уловы.

– Какой он, к чертям, рыбак, зимой с голоду подохнет.

Греченин самодовольно похлопал себя по животу.

– Не могу сказать, что я рыбак, я просто человек всесторонне подготовленный. Для меня все знакомо.

В очередном притонении попалась травмированная жесткими сетями чавыча.

– Это уже в открытом море браконьеры злобствуют, – сокрушенно почесал затылок симпатичный старик – высокий, со строевой выправкой, что выдавало в нем бывалого служаку. В чертах лица его, морщинистого, прямо-таки древесно-мореного от загара, сквозило что-то нездешнее, некая иная закваска, а в жестах – особое, иных времен воспитание. Величали его Никодимом Сергеичем, был он приезжий, из Петропавловска, но не чужой здесь, ухваткой отличался уверенной, местной. По таежной земле ходил как-то легко, с подскоком, и все же утописто, прочно ставя ноги в ичигах, поставит – так не оторвешь.

Шумейко, чуть спрыгнув на берег, сразу внутренне потянулся к этим двум, к молодому и старому, к Генке Греченину и Никодиму Сергеичу, еще не зная толком, что они за люди. Шумейко привык доверять первому впечатлению, подсознательному выбору.

– В море, конечно, всяко, – согласился Греченин. – Хоть и конвенции на сей счет подписаны. Но и наш брат, который индивидуалист, спуску здешней рыбе не даст. Сколько на нее разного орудия промысла попридумано, причем ужасно хищного, взять хотя бы марик…

Шумейко часто прихватывал ребятню с этими маринами. Зловредная штучка марик – шест с крючком на пружинке. Приметил в воде рыбу, замахнулся шестом – и марик вгрызается в нее, схватывает как бы челюстью. Лосось – рыба мясистая, схватить есть за что… Впрочем, в чистой воде проток лосося можно бить в упор любой палкой с зубьями, даже вилами, – он тут беззащитен, мелко, слабнет он, да и деваться ему некуда.

Как бы читая его мысли, продолжал свое вслух и Греченин:

- А что наша пацанва сейчас творит, наша надежда? Мы этому потворствуем, между прочим. По себе знаю: зайдет, бывало, в ноябре – декабре в протоку сто кижучей – все это стадо мы аккуратно подсчитаем и давай бить острогами. Били и ночью, при луне, ночью рыба спокойней, ну и шуруем вовсю. Перебьем девяносто девять – одного кижуча никак не отыщем, куда он запропастился. Что ж, уйдем, дадим воде отстояться, станет она светлой как слеза, – вот тогда и возвратимся, чтобы добить бедолагу. Ночью ему куда деваться – думает, его не видно: промажешь острогой – ну и вильнет хвостом немного в сторону. Опять остановился, опять, значит, бей… А днем он поживее. Да-а, теперь острогами не бьют, больше мариками, якорьками. Техника промысла развивается.

Гаркавый опять отозвался из катера:

– Да потому, что и в протоки она не заходит, нет той массы. На подходах рвут ее на части, а в глубокой воде сподручней мариком.

– Что ж, и никакой на вас управы тогда не было? – спросил старший инспектор.

Греченин пожал плечами.

– Рыбы тогда шло невпроворот, в войну то есть. Сквозь пальцы на нас смотрели, пацаны ведь… Хотя застал меня однажды инспектор рыбнадзора с этой самой острогой, дело зимой было. Я прыг в воду, кричу: утону! Ну и не стал он со мной связываться, только пожаловался моему отцу.