Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

— Да коне-е-ечно, — протянул Оскар. — По крайней мере, волками руководит природный инстинкт, а людьми инстинкт разрушения. «О деревья! Давайте их всех срубим! О оборотни! Их надо убить, ведь они могут нам сделать бо-бо. Белка! Нате в глаз из лука».

— Ты ел белку неделю назад, — сказал Ксандр.

— Но ты же ее застрелил!

— По-твоему, лучше разрывать ее зубами, чем убивать из лука? Я думаю, это очень жутко быть съеденным. Хищники порой жрут добычу еще до того, как та умрет.

— Но так заведено природой. Согласись, люди — вообще странные существа для нашего мира. Вот, например, как много внимания уделяете любви. Поете о ней песни, сочиняете баллады. Но сами создаете пары из выгоды, а не из хм-м… связи, притяжения, а связь эту придумываете искусственно — надевая кольцо на палец. У нас нет такого… эм… поклонения любви, что ли. Для нас важна стая, важно быть не по отдельности, а вместе. И если кто-то не нравится, разбираемся сразу, а не бормочем каждый день: «Здравствуйте. Прекрасная погодка сегодня, сударь!» Вы считаете из-за этого нас слишком жестокими, а мы не жестокие, мы честные. Люди тоже убивают, но они придумывают для этого какую-нибудь благородную причину, чтобы себя оправдать.

— Я бы не сказал, что все люди такие и все волки такие. Не обобщай. На счет стаи я соглашусь — это круто. Я только у волков видел настолько дружеские отношения между… всеми! А про любовь — нет. Ты просто не видел, как люди умеют любить. Говорят, что творцами руководит рука Бога. Мне кажется, про любовь, — в этот момент глаза Ксандра даже загорелись, — можно сказать то же самое. Люди бывают слабыми, трусливыми, жестокими… Но любовь толкает их на великие подвиги. Ты иногда даже не понимаешь, как… такие УЖАСНЫЕ люди могут так ИСКРЕННЕ любить.

Оскару внутренне одобрил то, с каким жаром говорил его друг, поэтому внезапно сам для себя сказал:

— Мне кажется, тебе лучше было бы жить с нами, а не троллями.

— Уж от тебя я такого не ожидал! — воскликнул Ксандр.

— Нет же! Сам посуди. Ты совсем не похож на этих тихоней троллей. Ты свободный. Искренний. Зачем тебе жить среди тех, с кем ты стыдишься самого себя и своей силы?

— Почему все вокруг пытаются учить меня жизни? Может, я лучше знаю, где, когда и с чем мне быть? По-твоему, мне надо оставить сестру ради твоей стаи? Она не сможет с волками, она даже мясо не ест, потому что считает убийство великим грехом.

— Великий грех? Что за бред! Если так задумано природой, то это хорошо. Сочинят же тупых правил! Мяса не есть! А что еще не делать? Воды из ручья не пить? Не бегать перед сном? И я не пытаюсь тебя учить, — спохватился Оскар. — Я просто так считаю. По-моему, эти тролли все мозги твоей сестре прополоскали и тебе пытаются. Вот раньше тролли были кровожадными войнами, и кем они стали? Мы сделаем из твоей сестры нормального члена стаи. Даже можем в оборотня превратить. Ты ведь хочешь стать оборотнем?

— Быть проклятым? — сказал Ксандр. — Шутишь!

— Ликантропия это не проклятие. Это быть сильным, свободным…

— И почему все меня хотят переделать? Одни считают уродом за то, что я колдун, другие — за то, что человек. Может, мне вообще….

— Не выдумывай! Тебя все любят.

— Это не любовь, когда тебе бесконечно указывают на твои типа недостатки.

— А мы, кстати, пришли, — вдруг сказал Оскар и уставился вверх.

Перед детьми открылась роща с высокими суховатыми деревьями. Они мрачно тянулись костлявыми руками к небу, на лицах их застыли муки страдания.

— Тела падших воинов, — сказал Оскар.

— Воинов? С кем они воевали?

— Да, — ответил Оскар, глядя восторженно на лица в роще. — С людьми. С ними…

Мальчики переглянулись.

— Ну, я пошел, — сказал Оскар.

— Ты, вроде, хотел меня проводить.

— Нет. Я хотел поболтать с тобой. А туда — не-а. Это роща — могила. А на скалах — бессмертные цветы, высасывающие душу.

— Что, струсил?

— Нет, я жизнь люблю, а смерть меня угнетает. До встречи.

— Прощай, трусишка. — Ксандр зашел в рощу.

Это место действительно угнетало. Все эти мертвые нимфы и энты, застывшие в жутких позах. Ксандр прошел мимо матери, которая укрывала собой ребенка. Затем мимо воина с оружием, который присел на колено; из груди его торчала ветка-копье. У одних на лицах было страдание, у других — благородное принятие судьбы. И всё же все они погибли, превратились в мрачные памятники самим себе. Но заметил Ксандр и другое. Ветки их тянулись к солнцу, на них раскрывались листья, побеги, а прежние человеческие черты постепенно стирались. Погибшие остались частью этого мира и, значит, не умерли до конца. Но их глаза…

Ксандр и не заметил, как вышел из рощи. Дальше шли горы. Мальчик вздохнул и полез вверх. На вершине он вдруг ощутил давно забытое чувство. Перед ним открылись бескрайние леса и поля, а знакомые места, прежде казавшиеся отдельными мирами, теперь сложились в сплошную мозаику огромной жизни. Это захватывало. Знать, что ты на вершине, но стоит тебе оступиться, и ты упадешь, будешь уничтожен тем самым миром, которым так восхищался.