Г у р и й. Старики.
Ш и л и н. Старики аль младенцы, ты мне зубов не заговаривай. Где твой пачпорт? Вот в чем сила. А какой мне антирес до твоих годов? А может, ты беглый.
Г у р и й. Одним смирением кормимся. Самая немощь. Из стариков старики.
Ш и л и н. Я говорю, може, ты беглый, кто тебе знает. А побираться, бродяжничать – этим у нас не шутят. Сам знаешь, – закон.
М а р ф а. И что же ты, милый человек, надумал с нами исделать?
А г а ф о н о в
Ш и л и н. Мое дело свяжу и в волость. А оттеда в уезд.
М а р ф а. Батюшки-светы! А тама?
Ш и л и н. А тама сами знают, что надоть. Отсчитают папаше сколько положено и в Сибирь. И тебе подол задерут, всыпют.
М а р ф а. Святители небесные!
Ш и л и н. А ты как думала? Может, мне за вас под плеть? Ты скажи спасибо, ноздрей не стали рвать, не клеймят. Посекут старичка, авось духа до смерти не вышибут.
М а р ф а. Господи, святая твоя воля!
А г а ф о н о в. Да что ты, Шилин, врешь, земская зуда. Да это ведь евстигнеевского барина люди, аль не видишь?
М а р ф а. Стигнеевские, они самые, Стигнеевские.
А г а ф о н о в. У него их две души единственные, остальные заложены и пропиты.
М а р ф а. Истинное твое слово, добрый человек, как Бог свят, заложены.
А г а ф о н о в. Он все имение по ветру размел, а их посылает по миру оброк выколачивать, побираться. Они по дряхлости из другого ремесла вышли. А сам в шапокляках щеголяет, галстух широким бантом.
Ш и л и н. Ежели в оброк он пущен, должон он вотчинное свидетельство иметь. А дело ентому не соответствует.
М а р ф а. Покажи ему, Гурьюшка, гумагу свою, – да что ты в шапке шаришь, за правую онучу примотал, забыл, что ли?
Ш и л и н
М а р ф а. Это отчего так подеялось, от своей стороны мы отбились, на вашу чужую забрели. Барин тут наш у вас околачивается, в уезд его затребовали, так не пешком жа. Он бедности своей совестится. Она на крестьянской телеге не поедет. В почтовой к кому-нибудь присоседится. Он от нас отречется, когда увидит, думает, страм, что его люди родовые этакие оборванцы. Он у нас пужливый, конфужливый. Я его мамка, Аполлон Венедиктыча выкормила, а Гурий-побирушка дядькой его на руках качал. Говорят, я его ушибла, стал он запыняться
А г а ф о н о в
М а р ф а. Вот мы за им крадемся утайкой, чтобы не увидал, доглядываем, чего бы с ним не случилось. Оберегаем. А он от нас откажется, чуть заметит. Скажет, не мои они души, не знаю, кто такие, в пе-пе-пе-рвый раз вижу.
Ш и л и н. Ну, больно ты разошлась, мать. Не пора ли поворотить оглобли? Благодари Бога, что цела.