Люди и праздники. Святцы культуры

Америка, понятное дело, не знала Средневековья, но она не может отвести от него взгляда. Новый Свет стилизовал собственную историю по старосветскому образцу. Если присмотреться к американским мифам, то легко провести параллели между одиноким ковбоем и странствующим рыцарем, перестрелкой и турниром, золотой лихорадкой и поиском Грааля. Так в стране, лишенной руин и замков, нашлось новое применение Средневековью. Поскольку Америка в нем не жила, она в него играет. Очищенный от исторической достоверности рыцарский мир стал объектом этической фантазии и политической грезы. Американцы импортировали Средневековье, ввозя его по частям и оптом. Этим объясняется происхождение лучшего нью-йоркского курьеза. Это – Клойстерс, архитектурный памятник, который намного старше самого Нью-Йорка.

В Европе купили и перевезли по частям развалины пяти средневековых монастырей, которые были заново собраны в северной части Манхэттена, чтобы стать популярным музеем. Прожив в его тени (почти буквально) первые пятнадцать лет эмиграции, я через день навещал там Средневековье, с которым мне повезло вырасти. Теперь я живу в Америке, которая не отучила меня от любви к старинному. Ее делит со мной вся страна, охотно подражающая рыцарям. Здесь есть гильдия оружейников под названием “Ржавый меч”. И каждую осень в парке вокруг Клойстерса устраивают средневековый фестиваль, где можно встретить опытного астролога, талантливого каллиграфа, безработного палача, голосистых менестрелей, толстых монахов и, конечно, рыцарей Круглого стола, участвующих в потешных турнирах в настоящих доспехах и на живых конях.

Эту высокую болезнь можно назвать ностальгией по чужому прошлому. Для страны пятьсот лет – короткая история, и молодым державам, как детям, всегда хочется выглядеть старше, чем они есть.

11 мая Ко дню рождения Сальвадора Дали

“Кадакес, – объяснял Джордж, – крохотный городок, замкнутая, консервативная община. К ним и сейчас добраться непросто. Неудивительно, что местные на Галу косились. Уроженка Казани, бывшая жена Элюара и вечный кумир Сальвадора Дали, она купалась голой и спала с наемными любовниками, пока их рисовал муж. Я знал эту пару и ничего странного не заметил. На уме у них был, как у вас говорят, strictly business”.

В этих местах Дали – свой, и обращаться с ним нужно осторожно. Я это понял, увидев, как поморщился хозяин, когда мне пришло в голову сравнить музей Дали на его родине в Фигерасе с сюрреалистическим Диснейлендом. Между тем размах тот же.

Дали первым придумал фабрику изощренной пошлости, которая прячет бутафорию в драгоценную оправу и выдает бесценный раритет за дешевую игрушку. Апофеоз этого ювелирного поп-арта – бьющееся сердце из рубинов со спрятанной батарейкой. Такое мог бы носить Элвис Пресли, зато Мадонне бы больше подошла брошка в виде рта с алмазными, как у брата Хоттабыча, зубами.

Впрочем, как знает каждый поклонник Хемингуэя, нет ничего проще, чем пинать прежних кумиров. В мое время Дали был одним из главных. В его запретном у нас искусстве чудилось очевидное и непостижимое – правда, позволяющая любые интерпретации. Примерно так тогда выглядела свобода.

Фрейд считал Дали талантливым симулянтом подсознания, другие – игроком в теннис без сетки. Но в Каталонии он почти реалист. Здесь видно, как родной пейзаж проступает сквозь сумрак искусно воспаленного сознания. Так, циклопические яйца, которые служат куполами музею Дали, буквально повторяют очертания лысых вершин. Они скрывают главную каталонскую святыню – черную мадонну Монтсеррата. В сверхъестественно овальных скалах, где раньше жили отшельники, а теперь орлы, природа выдавила себя за пределы правдоподобия с бо́льшим, чем сюрреалисты, успехом.

15 мая Ко дню рождения Ричарда Аведона

Ввек папарацци, когда фотограф превратился в охотника на знаменитостей, Аведон культивировал взаимное уважение портретиста и его моделей. Они встречаются на равных. Достоинство уверенного в своем искусстве мэтра придает снимкам Аведона старинное, почти забытое очарование. Это – парадные портреты в лучших традициях. Художник не приукрашивает модель, не прячет ее недостатков, но он всегда относится к ней с величайшей серьезностью и пониманием.

Все портреты Аведона отличает общая черта – интенсивность изображения. Его персонажи электризуют воздух. Присутствие этих людей настолько очевидно, что с ними трудно делить пространство. Они способны выжить зрителя из комнаты. Даже если бы у меня хватило денег, я не повесил бы работу Аведона дома.