Люди из Претории

Два месяца он терзался мучительными раздумьями. Первая, самая острая, боль, вызванная смертью дочери, поутихла. Эразмус принял решение: он прекратит работу над проектом и покинет Южную Африку. Это принесло ему странное облегчение. По-видимому, он был больше буром, чем сам – сознавал. Он любил Южную Африку, любил страну, людей. Это его дом, и, хотя по-настоящему близкие ему люди – жена и дочь – умерли, ему представлялось, что, покидая родину, он как бы предает их. Но, приняв наконец решение, Эразмус почувствовал, как тяжкое бремя свалилось с его плеч. Он не простил дочери ее проступка – ее поведению нет оправдания. "Но и убийству оправдания нет, – думал он с горечью. – Арестовали бы ее, держали бы под замком, пока не образумится. Попросили бы его вмешаться. Но пристрелить как собаку, а потом лгать о причине смерти..." Он не может больше служить такому жестокому режиму. Он мечтал отомстить за любимую дочь, как никогда ни о чем не мечтал.

Но скоро Эразмус понял, что выехать из Южной Африки не так-то просто. Он работал над секретным проектом и не мог ни с того ни с сего отправиться в аэропорт и сесть в самолет. За каждым его шагом следили. Раньше он принимал меры по своей охране как должное. Он знал, они необходимы, к тому же они обеспечивали уединение, позволявшее сосредоточиться на работе.

Неделями Эразмус изучал распорядок дня своих коллег по лаборатории и работников органов безопасности, то есть тех людей, с кем он проводил большую часть времени. Потом поездка в Кейптаун, якобы на отдых. Ему не надо было притворяться больным. Он не только плохо выглядел, но и действительно был нездоров, вымотан, подавлен, и убедить медиков дать ему недельный отпуск не составило большого труда. Само "исчезновение" прошло без сучка без задоринки. Он знал: охранники поймут, что дело неладно, не сразу, а лишь через несколько дней...

Эразмус опять посмотрел на часы. Приезжать на станцию слишком рано не следует. Ведь все может случиться, хотя он потратил много сил, чтобы изменить внешность: укоротил и выкрасил волосы, даже отказался от очков.

Солнце было теперь за старым портом. Небо начало приобретать золотистый оттенок. Зазвонил телефон. Портье сообщил, что такси подано. Эразмус взял портфель, спустился в вестибюль и попрощался с портье.

На станции он с радостью узнал, что поедет один в купе первого класса. Заперев дверь, он приготовился к ночному путешествию. В шесть вечера поезд отошел от станции Момбаса.

Через пять минут в купе громко постучали. На мгновение у Эразмуса замерло сердце. Раздался еще один стук, потом властный голос контролера:

– Билеты! Предъявите билеты!

Эразмус облегченно вздохнул и открыл дверь.

В маленькой гостинице, где останавливался Эразмус, зазвонил телефон. Портье снял трубку.

– Добрый вечер, – послышался голос с европейским акцентом. – Я разыскиваю друга, который должен был остановиться у вас.

– Как его имя?

– Боюсь, он записался под чужим именем, – ответил голос. – Я вам лучше его опишу. Примерно шести футов роста, лет пятидесяти пяти, носит очки, возможно, отпустил бороду. Он белый, то есть европеец.

– У нас проживает несколько европейцев, – сказал портье. – Одни в очках, другие без очков. С бородами и без бород. Когда примерно ваш друг мог приехать и откуда?

– О, пару дней назад из Латинской Америки. В последние два-три дня приезжал к вам европеец такого вида, как я описал?

– Нет, сэр.

На другом конце провода помолчали, потом послышался тот же голос:

– Скорее всего, у моего друга совсем нет багажа. Может быть, один портфель.

– Минутку, минутку. Два дня назад въехал джентльмен-европеец. Без багажа. Один портфель. И, пока он жил в гостинице, ни разу из номера не вышел.

– Что значит "пока жил в гостинице"? Он уехал?

– Час тому назад, сэр.

– Куда?

– Кажется, поездом в Найроби.

– О господи! – воскликнул голос.

– У этого джентльмена не было очков, сэр, – сказал портье, – и бороды тоже не было.

Но в трубке уже звучали короткие гудки.

– Что же делать? – спросил европеец в белой рубашке и шортах. – Вот не везет! Два дня прочесывали остров, а он все это время спокойно сидел в паршивой гостинице на берегу.

– Мы ведь не знаем, он это или нет, – сказал его собеседник.

– Чую, это он. Без багажа, один портфель. Въезжает в гостиницу и два дня на свет божий не вылезает, пока не садится в поезд. Он, он, не иначе!

– Может, позвонить туда опять и спросить, под каким именем он записался?

– Что это даст? Он наверняка пустил в ход два или три имени. Нам нельзя терять времени. Попробуем выяснить на вокзале, в каком купе он едет.

– А потом?

– Потом известим Найроби. Теперь их черед позаботиться о пташке.

14

– Прошу прощения за поздний звонок, инспектор, – сказал Проныра, когда Килонзо поднял трубку. – Я пытался связаться с Вайгуру, но в Управлении безопасности никто не знает, где он.

– В чем дело, Проныра?

– Видишь ли, у меня есть кое-какая информация об исчезнувшем ученом.

– Проныра, я думал, мы договорились...

– Мы договорились, что я не буду совать нос в это дело. Я и не совал.