Люди Кода

Он так и сделал, оставшись с Людмилой вдвоем. Ему было все равно, что подумают там, в операторской, да и на всей планете — не то, чтобы Илью Давидовича не интересовало мнение так называемой толпы, просто это мнение, высказанное или затаенное, ровно ничего не могло изменить ни в его мироощущении, ни в его желаниях, ни в тех поступках, которые он готов был совершить. Сам не отдавая себе в том отчета, Илья Давидович стал за прошедшие полгода другим человеком — вот уж действительно, бытие определяет сознание, а бытие Мессии имело мало общего с бытием простого ешиботника.

— Ты сядь здесь, — сказал Илья Давидович, показывая Людмиле на жесткий стул, стоявший вне поля зрения телекамеры. — Я хочу видеть твое лицо, когда начну говорить.

Людмила села на стул, чуть передвинув его к стене — яркая лампа светила в глаза, а она хотела видеть выражение лица Мессии.

Людмила волновалась, подобное ощущение она испытывала в своей жизни дважды: впервые — на вступительных экзаменах в университет, когда ей выпал билет, которого она не знала, и ей пришлось напрячь весь свой интеллект, чтобы заработать твердую четверку, а во второй раз это состояние пришло, когда она легла с Илюшей в постель, случилось это за неделю до свадьбы, обоим не терпелось, все получилось не так, как ей представлялось, и она не знала, лучше это или хуже того, что должно быть, и почему-то именно эта мысль мучила ее, не позволяя принять произошедшее естественно и без сомнений.

Над окном пультовой вспыхнул красный транспарант с ивритской надписью, одновременно на камере, стоявшей перед столиком, за который сел Мессия, зажегся красный глазок, и Илья Давидович сразу выпрямился, бросил на Людмилу беглый взгляд, в котором странным образом сочетались уверенность в себе и мольба о помощи, а потом сказал слова, которые ни при каких обстоятельствах не должен был произносить в микрофон:

— Я люблю тебя, — сказал Мессия.

И Людмила лишь спустя мгновение, пережив ужас и счастье, поняла, что признание было мысленным, а вслух Илья Давидович произносил иные слова:

— Говорю я вам от имени Господа, Творца всего сущего: все люди на Земле суть народ Израиля, а Земля суть пустыня Синайская. И говорю я вам от имени Господа, Бога нашего…

Речь Мессии текла плавно, он не знал, что это его последнее выступление перед человечеством, и не знал, что произойдет с людьми потом, когда все слова будут сказаны. Если бы речь Мессии слушал И.Д.К., он сказал бы, что Илья Давидович, наконец-то, добрался в своей внутренней эволюции до полного включения генетической программы Исхода, и сейчас необдуманными, но единственно верными словами открывал перед всеми людьми Кода дверь в ожидавший их мир. Код стал ключом, поворачивающимся в замке, и дверь уже начала приоткрываться.

Что-то изменилось.

Илья Давидович привстал, правая рука его начала вдруг шарить по пустой поверхности столика, и Людмила увидела, как дрожат пальцы Мессии.

— Что? — сказала она, нарушив неосторожным словом последовательность кодовых вешек, уже обозначенных речью Ильи Давидовича в сознании слушателей.

Она испугалась, а в следующее мгновение испуг сменился кошмаром, потому что, бросив на нее полный смятения взгляд, Мессия, вытянувшись, взмахнул обеими руками, будто собирался взлететь.

И исчез.

Речь прервалась на полуслове, и недосказанным этим словом было — «Исход».

* * *

Муса тренировал свою способность так же истово, как несколько лет назад учился стрелять в цель с двадцати шагов. Только в десятку. В маленький кружочек, который он сам рисовал на стене.

Он говорил «откройся», и дверца старого автомобиля послушно распахивалась, а потом он говорил «закройся», и дверца захлопывалась с легким щелчком. Сначала он командовал вслух, но скоро понял, что мысленные команды выполняются столь же быстро. Дня через два после того, как Муса обнаружил в себе способность, данную Аллахом, он сумел проверить свое умение на людях.

Это получилось неожиданно, но, в отличие от того, первого раза, Муса прекрасно понимал, что делает и что намерен получить в результате.

На кладбище автомобилей пришли два человека, с которыми Муса вовсе не хотел встречаться. Один был полицейским, из тех выродков, кто после подписания Норвежских соглашений пошел в услужение к Арафату и готов был лизать пятки евреям, лишь бы иметь кусок хлеба. А второй оказался Кемалем, и то обстоятельство, что родной брат, разыскивая его, Мусу, бродит по Газе и окрестностям в сопровождении полицейского, не то, чтобы возмутило, но просто оказалось выше понимания.

Муса стоял на пороге своего жилища, и в следующее мгновение Кемаль, повернувшись, должен был увидеть брата.

— Эй! — сказал Муса. — Эй, Кемаль, подонок, слуга ублюдков! Я не хочу тебя видеть, уходи!

Прежде чем что-то изменилось, Муса уже знал результат. Секунда — и брат исчез, у Мусы перед глазами вспыхнули оранжевые звездочки и сразу погасли, а рукам стало тяжело, будто он лично перенес тело брата домой и уложил на ковер в большой комнате. Там Кемаль и лежал теперь — может быть, мертвый.