Люди на болоте. Дыхание грозы

сказать, что те, кто не особенно тревожился, услышав о переделе, теперь об

этом в хлопотах и совсем почти не вспоминали. Другие, кого передел пугал,

теперь думали о нем без прежнего страха, все больше привыкали к мысли, что

ничего такого не будет, что все обойдется одним испугом.

Как недоброе напоминание, что беда не миновала, доходили время от

времени слухи о том, что передел, или, как Миканор говорил,

землеустройство, рано или поздно будет обязательно. Тогда тревога снова

охватывала многие куреневские дворы, заново возбуждала притихшие уже

разговоры о земле, о справедливости, о Миканоровых затеях. Но проходил

день, другой - и все обнадеживали, успокаивали друг друга, что Миканор

просто пугает, чтоб охотнее шли в колхоз, что Миканору тоже не все

позволено. Нет, говорили, такого закона, так что пусть не пугает: все

равно не добьется своего. И правда, время будто подтверждало эти надежды:

дни шли да шли, а землемера не было.

И вот, когда уже почти привыкли к мысли, что никакого передела не

будет, землемер появился. Миканор вез его днем, и с выгона, со дворов, из

окон многие из куреневцев видели, как, свесив ноги с грядки, качался в

Миканоровой телеге погородскому одетый парень. Перед Миканором стоял,

заметили, какой-то зеленоватый сундучок, лежало что-то в чехле, было еще

что-то непонятное - не могли определить; но и без того всем было видно: на

телеге везли какое-то необычное оборудование. Значит, человек ехал по

важному делу. Скоро всем стало известно, что Миканор привез человека на

свой двор, что все оборудование помог занести в хату. Что человек остался

в Миканоровой хате, будет, должно быть, там жить. Еще до того, как Миканор

сказал, кого привез, по Куреням пошло догадливое: "Землемера привезли!..

Резать землю будут!.."

Не ускользнуло от внимания куреневцев и то, что немного позже, перед

обедом, приехал к Миканору еще один важный гость, Гайлис - нынешний

председатель сельсовета.

Вскоре, пообедав, землемер, Миканор, Гайлис, Хоня и Алеша вышли из

хаты; по загуменью, где было не так грязно, подались в поле. Куреневцы,

которым посчастливилось увидеть это с пригумений да огородов,

пересказывали потом другим, что в поле, за гумнами, землемер, Гайлис и

другие некоторое время стояли, о чем-то советовались. Как о чрезвычайно

важном рассказывали те, кто видел, что у землемера белела какая-то бумага,

над которой склонялись и Гайлис и другие.

Рассказывали, что было видно, как все то и дело подымали головы от

бумаги и словно бы искали что-то в поле. Из этого догадливые куреневцы

делали вывод, что бумага имела чрезвычайное значение для всего дела. В ней

будто значилась неизвестная пока куреневцам их судьба...

От загуменья землемер, Гайлис, Миканор, Хоня и Алеша, о чем-то,

разговаривая между собой, пошли вдоль огородов к выгону, где торчали голые

стропила пустой, без ворот колхозной конюшни. Конюшня сама, было видно, их

не интересовала; Миканор только на минуту задержал их, сказал чтото, но

все почти сразу же пошли дальше. Они, можно было догадаться, направились к

выгону потому, что вдоль него шла из села мокутьская дорога. Этой дорогой

все четверо и направились в поле, пока не остановились снова, рассматривая

бумагу, которую вынул из сумки, висевшей на боку, землемер.

Когда землемер спрятал бумагу, свернули с дороги и подались полем,

напрямик через полосы, дошли чуть не до самого Теремосского леса. От

черного и голого Теремосского леса, даже теперь густого, от зарослей, от

черного, мокрого и унылого болотного кустарника повернули круто влево,

снова через полосы, напрямик. Можно было догадаться - показывали

землемеру, какая она, куреневская земля: то рябая, в белых и черных

пятнах; то совсем черная, болотная у Теремосского леса, у границы

бескрайних болот, что начинались в лесу; то все более желтая, более

песчаная, по мере того как болото и мокрый лес отходили дальше. Недалекий,

в стороне, лес прямо на глазах менялся: все больше и больше зеленели

сосны, которые вскоре шли уже однообразным и дружным строем. Прямо на

глазах менялось и поле: давно ли было рябое, с желтыми пятнами, а вот уже

одна буровато-желтая, прибитая осенними дождями песчаная россыпь.

Неохотно, редко пробивается трава; по стерне видно, какая нещедрая тут

земля: стерня редкая, стебли тонкие, чахлые.

Колеи дороги, что идет здесь, в сосняк, на луг, в Мокуть, глубокие и

сыпучие, полны песку. Травы по обочинам мало, дорога вся голая, скучная.

От мокутьской дороги до михалевской дороги - на Михали - самое бедное

поле: песок и песок. Только за михалевской дорогой оно меняется: песок

исчезает, начинается земля если и не очень щедрая, то хоть такая, которая

при хорошем уходе, хорошем навозе и хорошей погоде отблагодарить,

прокормить может. Здесь землемер и все, кто были с ним, тоже стояли,

рассматривали бумагу - план земельных владений Куреней, сверяли с тем, что

видели своими глазами.

С одной стороны был близко лес, теперь уже большей частью березовый, -

самый красивый в Куренях лес; с другой - недалеко виднелись темные,

горбатые куреневские гумна, плетни, то здесь, то там разбросанные деревья