Люди на болоте. Дыхание грозы

Вслушиваясь в его неспокойное дыхание, старалась отгадать только, почему

он по-прежнему такой невеселый, о чем так тяжко думает...

"Злой, - подумала. - Вечно злой. Был и - будет".

Вспомнила - с неуместной гордостью и печалью: а был же веселый! Когда

женился, более голосистого, чем он, и не было. На все Курени самый

голосистый был парень!.. Как плясал! Лучше всех в Куренях!.. И кучерявый

был, чуприна, как лозняк, густая! И поверить не поверила б, если б не

помнила. Облысел совсем, череп светится, голый... Завзятый был смолоду...

От завзятости этой и высох, облез. Завзятость эта и злющим сделала.

Завзятость да - несчастья...

Как заказано, век не везло... Это ж из-за одной Хадоськи сколько

пережить пришлось. Как радовался поначалу, что Корчов приударять начал

было. Как доволен был, что припеваючи жить будет. И вот дождался!.. Из-за

одного этого иссохнуть недолго... Теперь вот Хоня - не оставляли мысли о

Хадоське. Хоня - хлопец неплохой, Игнат сам знает. Да вот - бедняк,

горький бедняк. Да еще с матерью-калекой...

Разве ж трудно догадаться, отчего Игнат так косо глядит на Хоню.

Чувствует же, что несладко будет дочке... "Как нарочно, не везло! -

подавляет Игнатиха вздох. - То покрали сено, то жито градом побило. То

погорели, остались голыми.

Как наказание какое божье. Дети век хворые, век чахлые, каждую весну с

голодухи скулят. Это ж не было году, чтоб наелись вволю... Одна надежда на

ету полоску была, - обожгла Игнатиху жалость. - А весь достаток, считай, с

нее одной. А теперь - как теперь будет? - охватил страх. - Если, не дай

бог, уделят песок!.. С сумой весною пойти доведется! .. И что оно потом

будет?.. Вот и будь добрый, веселый! Не злой будь!.."

Ей захотелось прижаться к нему, приласкать, утешить.

Но она не шевельнулась; только вслушалась, как он дышит.

Боялась сказать слово: еше может разозлиться!..

Невесело мигал прикрученный фитиль в лампе, что висела под потолком у

Глушаков. Недавно ушел гость - Лесун, который промолчал весь вечер. В хате

были трое: старуха, старый Глушак и Евхим. Старуха горбилась, сидя на

кровати у печки. Опершись локтем на спинку кровати, сидя дремала, как

курица. То и дело локоть ее соскальзывал со спинки кровати, голова падала

на грудь, она просыпалась на минуту. Ставила локоть на спинку и дремала

снова, но ложиться раньше старика не осмеливалась. Евхим сидел на

привычном своем месте между столом и окном, опершись, как обычно, плечом о

подоконник, курил скрученную из газеты цигарку. Старик, который весь вечер

не находил себе места, брался за все, что попадалось под руку, и тотчас

бросал со злобою и отчаянием, который кипел и плевался все время, пока

молча торчал Лесун, - вдруг пожаловался беспомощно:

- Ето резанули. По самому горлу. В самый живот - нож!

- Резанули, - сдержанно согласился Евхим.

- Все рябая зараза ета Даметикова! Ета паскуда, етот гад!

- Гад! - Евхим затянулся цигаркой, пустил ртом дым. - Гад. Да вот, не

возьмешь. Не даванешь ему горло так, чтоб хряснуло, как у куренка...

- Не возьмешь! - пожалел и старик. Как ни кипел, рассудительно, с

беспокойством за Евхима, упрекнул: - А не возьмешь, дак нечего показывать,

что хочешь взять. Настораживать гада загодя.

- Руки свербели очень. - Евхим затянулся, долго медленно пускал дым. -

Свербели, а нельзя.

- Ничего не сделаешь! - Старик жалел об этом так, что не мог сдержать

мелкой дрожи губ. - Головою стену не прошибешь! - Как самое желанное, как

самую сокровенную мечту, выдохнул: - Если бы война! - Помнил, что рядом,

за стеной, Чернушкова приблуда, от которой всего можно ожидать и которой

век остерегайся, но не мог сдержаться, умерить голос: - Если бы царские

генералы с войском! Балахович какой новый пусть бы! Слыхать же: есть

где-то! Стоят наготове, а не идут почему-то!

- Генералы там такие... - Евхим матюгнулся.

- Генералы ученые. И злые: землю ж и у них позабирали. Землю, именья и

добро все позабирали. За границей отираться заставили. Так же вот и кипит

на душе, не иначе, у каждого, каждый рвется вернуть, что отобрали! -

Заметив, что Евхим слушает его невнимательно, как бы с насмешкой,

сдержался. Заговорил не так уверенно: - Или и они боятся большевиков? Или

момента ждут подходящего? Чтоб ударить в подходящий момент?

- Не тешьте себя, тато...

- Как же и жить, если не тешить! Не надеяться, - еще горячее зачастил

старик. - Одной надеждой только и держаться еще можно! Только и надеешься,

что бог насмотрится - и кончится его терпение!

- Не надейтесь, тато, на своего бога...

- Не говори, - загорелись глаза старика. - Не гневи его! Вот из-за

етого, может, все и получается! Что не почитают, что каждый оскорбляет

его! -Поетому он, может, и подумал: хоть передушите, пожрите один другого,

если вы все такие ко мне!.. Не смейся! - закричал он, уловив на лице сына

насмешку. Слушает, как умный чудака какого. - Не смейся! - приказал Евхиму.

Евхим погасил усмешку.

- Бог! Где он, етот ваш бог! - сказал Евхим вдруг нетерпимо,

раздраженно. - Если тут такое делается, а он - хоть бы что!

Глядит да молчит! За большевиков еще, похоже, старается! Безбожникам

помогает!

Старик перекрестился.