Люди на болоте. Дыхание грозы

все! Еще немало и в придачу возьмешь! Если только заслужишь, конечно!.. -

добавил Зубрич уже совсем весело.

Евхим не поддержал его веселого тона. Хмуро смотрел вниз, на дорогу,

сгорбившись, покачивался, будто и не слышал Зубрича. Зубрича это не

смутило.

- Мы свое выполним, - сказал он, сделав ударение на "мы" и придав этому

"мы" загадочную значительность. - Но успех нашей работы будет зависеть от

тебя, от многих других наших сообщников среди народа... Надо работать с

нами.

Надо показывать, какую беду несут большевики. Одному, другому растолкуй

- и пойдет по селу. Пускать слухи, давать советы - что делать с

хозяйством, например... Подымать панику, недовольство. Подбирать

недовольных, объединять их в группки. Чтоб в подходящий момент было на

кого опереться.

Поднять их и повести за собой в подходящий момент...

Зубрич еще говорил деловито, важно втолковывал, но Евхим почти не

слушал его. Евхим понимал больше, чем Зубрич говорил: он понимал, что

ничего хорошего ждать не приходится, что надеяться не на кого. Когда

выехали на развилку дорог, он перебил наставления Зубрича:

- Я тут пойду.

Евхим, не спрашивая согласия, соскочил с брички. Зубрич приостановил

коня. Посмотрел бодро, дал установку:

- Терпение. Выдержка! И - вера! Вера, Евхим!

Евхим хмуро отвел глаза. Не смотрел, как скрылась легкая бричка; сразу,

как только бричка тронулась, Евхим осторожно, медленно поплелся своей

дорогой. Уже отойдя далеко, остановился, сердито плюнул: "Обещал еще

просторы земли, червяк!.."

3

Зубрич остался недоволен - и Евхимом и собой. Недовольство собой было

также связано с Евхимом: не смог переубедить безграмотного, недалекого

мужика. Зубрич тут же сам себе возразил: почему недалекого? Безграмотного

- это верно, но "недалеким" назвать его нельзя. Этот неуклюжий,

прямолинейный зверь если и не доходит до чего головой, то хорошо чувствует

инстинктом. Интуицией, мужицким звериным нюхом. -Нюх, как известно из

зоологии, у низших развит не хуже, чем у высокоорганизованных. Даже

лучше.. .

Под шуршание колес в песчаных колеях, тихо покачиваясь вместе с

бричкой, Зубрич размышлял. После недавнего возбуждения, после недоброго

расставанья на душе было неспокойно, мысли неотвязно преследовали,

цеплялись одна за другую, бередили. Да он и не отмахивался от них: от

недавней встречи осталось и желание поразмыслить, обдумать виденное,

слышанное; ответить как-то на чувства, вызванные встречей. Он потянул

вожжи, попридержал коня, чтоб свободнее было думать.

Быть недовольным ему, думал он о Евхиме, есть все основания. Если берут

за горло, немногие умеют оставаться довольными. И не натурально ли, что

особенно зло берет на того, кто мог бы помочь, даже обязан помочь, а не

помогает.

И не обещает помочь. Открыто, можно сказать, цинично признается в своем

бессилии. Так что реакцию, если смотреть трезво, нельзя не признать

нормальной. И вполне натурально, что это пустяковое объяснение: такая

ситуация - не мог, - не удовлетворила. Слабости нет оправдания. Слабость

всегда неправа. Потому, что она ничего не может.. . И все же,

рассудительно поддержал себя Зубрич, он не ошибся, что полностью открыл

карты. Нравится или не нравится, а пилюлю надо было преподнести, хоть она

и горькая. Это было необходимо. Признаться открыто следовало хотя бы для

того, чтоб не было подозрения: не помогли просто потому, что не хотели,

или - не очень хотели.

Тут критические рассуждения от частного случая перешли к широким

рассуждениям о его положении в целом; рассуждения, которые возникали уже

не однажды и вот ожили снова, пошли привычным уже путем. Что он мог еще

сказать: положение его, мягко говоря, мало завидное. И беда, безусловно,

не только в том, что приходится сидеть здесь, в этой яме, в провинции,

среди никчемных существ, которых и людьми можно назвать толька условно.

Беда не только в том, что он, если мерить меркой элементарных требований

цивилизованного человека, фактически прозябает, гибнет, как в изгнании.

Беда в том, что эта жертва его, медленное гниение в этой яме, если

посмотреть открыто, бессмысленна... Что он сделал, прозябая здесь? Что он

может сделать? Он, готовый на любую жертву для дела, не бездарный, далеко

не заурядный по своим качествам, даже - если не прибедняться, если

объективно оценить - выдающийся деятель! Деятель с выдающимися

способностями! Что он мог сделать, если вокруг такое ничтожество, которое

и знать не может, что такое высокие идеалы! Если одни слепо служат

детской, мертвой идее колхозов, из кожи лезут, стремясь только

выслужиться, поживиться, а другие копаются в грязи, как свиньи, и, как

свиньи, не видят дальше своего рыла... "Опора, хозяйственные мужики!" -

хмыкнул он ехидно. Большевики на весь мир объявили, куда направляют колесо

истории. Колесо уже вот-вот накатится, раздавит и их мужицкие гнезда и их

самих, как слизняков, а они копаются в земле! Видеть не хотят дальше рыла!

"А может, не раздавит, может, оно не тяжелое, не железное? Может, объедет?

Если не всех, меня одного!.. Кого-то ж объехать должно!.."

Слепота! Идиотская, скотская слепота, которая и раньше губила все! И