Люди на болоте. Дыхание грозы

- Хлев спалите, черти! - кричал Хоня, распоряжавшийся всем. - Выйдите

отсюда, не собрание вам!.. Коней только беспокоите, единоличницкие души!

- Правильно, Харитон! Гони! - поддержал Хоню Миканор, входя веселым,

сильным шагом. - Как идти в колхоз, дак не хочут, а как глазеть - дак село

целое!

- Дак чтоб уткнуть голову куда, - отозвался Митя-лесник, - глянуть

наперед надо!

- Глядите, не секрет, очень долго!..

- Дак это ж не абы что!

Миканор, как и надлежит председателю, начал осматривать конюшню,

проверил, как поставлены кони, какое сено им положили. По тому, как

держался он, что делал и как делал, все могли - все, у кого глаза есть, -

должны были видеть, что в колхозе - твердый, надежный хозяин.

- Чтоб корм, Харитон, давал по режиму, в положенное время, и по

рациону, - распорядился Миканор. - Чтоб никаких нарушений. По всем законам

науки. Как договорено!

Хоня тоном, каким и следует отвечать на распоряжения, заверил, что все

будет делать как положено. В это время, нисколько не считаясь с тем, что

рядом такой важный человек и что идет такой серьезный разговор, Хонина

кобыла грызнула Миканорова коня, и тот визгливо заржал и лягнул. Кобыла

снова хищно вытянула морду, конь крутнулся, кинул копытами. При высоком

начальстве, будто нарочно, завязалась поганая старая драка - с визгом, с

брыканьем, с отвратительной злостью. Хоня ринулся к коням, перетянул

кнутом мышастую свою, успокоил коня.

- Кони и те!.. Кусаются! - будто обрадовался кто-то из толпившихся в

воротах.

- И делить нечего, сена всем поровну! А брыкаются!

- Характер еще, не секрет, единоличницкий! - хотел отшутиться Миканор

- Несознательные! - поддел кто-то. - Не готовы еще!

- Ето она, браточки, любя, - вмешался в разговор Зайчик. - Чтоб гулял с

ею! А не дремал!

- Ничего себе любовь! Аж завизжал! ..

Проверив, что надо, отдав распоряжения, Миканор уведомил Хоню, что

пойдет сейчас посмотрит коровник, озабоченно, деловито подался со двора.

Люди почтительно расступились перед ним, несколько человек с ватагой

детворы двинули следом. В середине толпы, что осталась, Рудой обрадованно

принялся растолковывать:

- В каждой культурной конюшне обязательно должны быть, так сказать,

ячейки на каждого коня.. .

- Опять ты, браточко, за агитацию свою! - вцепился в него удивительно

серьезный Зайчик.

- Я не агитирую, я совсем, так сказать, наоборот. Критикую: что вы

делаете неправильно. Вместо того чтоб, как учит советская власть, строить

конюшни, вы все разобрали по хлевам. Ето ж скривление, а не колхоз!

- Ты смотри, дядько, - шмыгнул носом Алеша Губатый, - а то за агитацию

против колхозов мы не погладим по голове! Знаешь, что - за агитацию!

- Знаю. Дак я ж, - не поддался, не уронил достоинства Рудой, - критикую

не против колхозов в целом Я против, так сказать, неправильных колхозов.

Следовательно - за правильные. Как учит партия.

- Там разберутся, дядько, - в Алешином тоне слышалась угроза, - за что

ты агитируешь!

- Ты не учи меня, - с высокомерием, вспыльчиво заявил Рудой. - Рано

учить взялся! Не знаешь ничего, дак других слухай! ..

Однако заметно притих. Вскоре и совсем убрался со двора. А другие еще

долго толпились, завязывали сдержанный разговор, курили, молчали.. .

3

То, что происходило на Миканоровом и Хонином дворах, больше всего

волновало жителей Куреней. Мало было таких хат, дворов, где бы не говорили

про это, не толковали, не думали. Говорили, думали в хлевах, в гумнах, в

поле, дома, устало ужиная, в раздумчивой тишине на полатях.

Обойдя все дворы, где собирались люди, наслушавшись и наговорившись,

Чернушкова Кулина только к полудню вернулась на свой двор. Муж у сарая сек

ножом свежую, только что сорванную траву - готовил корм свиньям.

- Как подурели! - не первый раз возмутилась она, не замечая того, что

делает муж, не удивляясь, что взялся не за свое дело: не до того ей!

Чернушка будто не слышал, - стоя на коленях, рубил и рубил траву -

занят был, казалось, только своими хлопотами. Потом уже спокойно, степенно

посоветовал:

- Не зарекайся!

- Я?! Не дождутся!

- И не будут дожидаться! Сама пойдешь... как придет пора!

- Ето я?!

- Ты. - Чернушка не останавливался, привычно, рубил зелень.

Кулина, еще больше распаленная невниманием мужа, его недоверием, не

зная, что сказать, достойное того гнева, который горит в ней, сложила

вдруг фигу, ошалело ткнула куда-то в сторону деревни:

- Вот им!

Чернушка снова рассудительно посоветовал:

- Не зарекайся!

Бросив рубить, он встал, глянул на жену, устало и как бы не понимая.

- Чего ты ето бедуешь так? - он выделил особо "ты" - Можно подумать -

ты больше всех теряешь! Богатство самое большое, можно подумать, у тебя!

- А не богатство? Если мы только им и живем! - Кулина смотрела на мужа

и, казалось, также не понимала его.

- Богатство, чтоб оно провалилось! Свету белого не видишь, а какой

толк? Дочку в богатые вывели! - заговорил он вдруг иначе, с болью, слрвно

сквозь слезы. - Богачкою, панею сделали! Тешься себе! - вспылил, приказал

мачехе: - Бери траву, свиньям давай, богачка!..

Чернушиха, смущенная упреком за Ганнину беду, в которой она все же

чувствовала себя виноватой, хоть и не подавала вида, не нашлась, что