Люди на болоте. Дыхание грозы

- Конюшню надо! Как положено! - Миканор чувствовал, как от выпитой

самогонки крепчает в нем задорное желание спорить, выдвигать свое. - На

тридцать коней! С кормуйлками и со станками! Как в Водрвичах!

- Не плохо бы! - засмеялся Хоня. - Только что молотить надо да пахать!

- Пахоту отложим пока! Землеустройство сначала проведем! Чтоб один

массив отрезали! Да чтоб земли, не секрет, как положено колхозу. Лучшей,

что у цагельни, я требую!

- Не погано! Высмотрел! - засмеялся Хоня.

- Выбрал! - похвалил и Зайчик. - Если б отрезали ту, ничего себе было

б, ей-бо!

- Отрежут! Я требую! Под колхоз - по закону положено - лучшую должны!

- Лепятся там уже, на лучшей! Гвалт подымется на все село! -

рассудительно сказал Хоня.

- Как в муравейнике забегают! Когда палкой разворошишь! - Зайчик мотнул

головой. - В самый муравейник.

воткнем палку, братки!

- Дятлик Василь выторговал там полоску у Лесуна, - вспомнил, будто

сочувствуя, Хоня.

- Будет крику, - радовался Зайчик.

- Есть такие, что и без того зубы точат! - хмуро сказал Миканор. - Если

б их взяла - съели б!

- Съели б, если б зубы такие имели! Ето правда, Миканорко! - весело

поддержал Зайчик.

- "Богатеи"! Смеются! "Голодранцы сошлись"! Пусть смеются! - Миканор

стукнул кулаком по столу. - Посмотрим, кто потом смеяться будет! Кто

смеяться, а кто - плакать!

Когда выпили еще по чарке, Хоня покрутил головой, с дружеской

откровенностью, с усмешкой признался:

- Отвернулась от меня присуха моя! С нынешнего дня любовь моя дала

трещину! - Не так уже весело добавил: - Наперекор ей сделал!

- Правильно сделал! - заявил громко, ничуть не колеблясь, Миканор. -

Давно надо было ломать ето с ею! Кулацкое, не секрет, нутро у нее, у

Хадоськи! Точно такое, как у батька ее!

- Про батька не скажу ничего, а на нее_ ты - напрасно, - тихо, но

уверенно сказал Хоня.

- Не напрасно. Вроде Игнат - стопроцентный кулак по нутру! И она -

недалеко от него! Ты правильно ето,- что поломал! Кончать надо сразу!

Хоня помолчал немного, не таясь, признался:

- Не могу! Весь день, как вспомню, кошки на душе скребут! Сам себе не

рад!

- Твердости в тебе мало! - сказал с упреком Миканор. - Никакой

пролетарской стойкости!

- Мало! - охотно согласился Хоня Неожиданно, с обычной своей

беззаботностью захохотал: - К ней правда - мало!

Миканор от этого хохота нахмурился еще больше, не скрывал, что ему не

нравится неразумный Хонин смех. Зайчик вдруг заметил, кивнул Хоне в

сторону полатей:

- Мать что-то сказать хочет...

Хоня встал, склонился над полатями.

- Все свое! - сообщил довольный, вернувшись. - Хорошая, говорит,

Хадоська! Чтобы - женился! - Он засмеялся: - Вот, а ты говоришь! - Со

смехом, будто в отчаянии, решил: - Женюсь!

- Как это?! - в Миканоровом голосе слышалось удивление и возмущение.

- Не знаю сам! - свел все к шутке Хоня. - Женюсь! Правда!

Зайчик вмешался в разговор, шуточками отвел его с опасного

направления...

Остаток вечера шел снова в добром согласии, в общей озабоченности.

Беседовали снова, как братья. И разошлись с чувством близости,

дружественности, не наговорившись, казалось, вдоволь. Когда Миканор

вернулся домой, мать и отец еще не спали. Отец сидел, разутый, в исподнем,

на полатях, глянул навстречу с радостью и гордостью:

- Где ето так засиделся, председатель? - В том, что он назвал его не по

имени, а по должности - председатель, в том, как сказал это, слышалась

тоже гордость за сына.

Мать быстро достала из печи чугун, насыпала в миску картошки, поставила

сковородку с салом. Обычно на ужин подавали огурцы или капусту, и Миканор

это отметил также как свидетельство уважения к сегодняшней его работе.

Может, это сделать посоветовал матери отец...

- Тато, пойдете завтра на конюшню, - сказал озабоченно отцу. - Кормушки

делать и перегородки...

Отец кивнул: "Добре", - послушно, с удовольствием.

Миканор ел охотно, с аппетитом, и причиною этому были не только

самогонка и бедная Хонина закуска, а и радость, что снова переполняла

всего, За этой радостью не видел,

каким грустным взглядом смотрела мать, сидевшая по другую сторону

стола, терпеливо сложив на груди руки.

- Что ж ето будет, Миканорко? - не выдержала, спросила несмело.

- Как - что? - глянул, будто издали, Миканор.

- Голо, пусто в хлеве, как вымерло все. Тоска.

Миканор вытер сковородку кусочком хлеба, доел, спокойно, знающе

посоветовал:

- Забывать надо, мамо, о старом. - Поднявшись из-за стола, добавил: - А

если уж хочется очень в хлев глядеть, то идите глядеть в колхозный. Там не

пусто.

В темноте, на полатях, ему снова припомнилось насмешливое:

"Побогатели!", схватка с Хоней насчет Хадоськи, однако все это скоро

отступило перед широкой, хлопотной радостью, от которой стало тепло,

хорошо. Даже про беду свою, скрытую от людских глаз, от которой ныло и

щемило сердце, про недоступную присуху свою - глинищанскую учительницу,

думал без обычного сожаления о неустроенной жизни. Веселые от ощущения

великих перемен мысли стремительно забегали вперед. "Веялку скорее

привезти бы, что обещали. А еще бы - молотилку добиться! Да и трактор

попробовать бы выхлопотать! Хоть на день, - чтоб показал, что такое

колхоз! Дадут не дадут, а попытаться надо!