Люди на болоте. Дыхание грозы

- Ну, деточки, помолимся! Чтоб бог не глядел косо! - засуетился,

хихикая, подмаргивая, Зайчик. - Чтоб стояло - не гнило, не горело! Чтоб

скотина водилася, не переводилася!

Женщины, особенно Миканорова мать, накинулись на Зайчика: нечего плести

глупости, гневить зазря бога. Зайчик сделал вид, что испугался, начал

очень усердно копать заступом. Все, по одному, по двое, брались за свое:

кто, как Зайчик, рыл яму под столбы, кто пилил дубы, кто обтесывал бревна.

Слышалось мерное шарканье пил, сочное тюканье топоров. Остро, ядрено било

в нос запахом дубовой древесины. Хведор Хромой, отцепив деревянную ногу,

сидел на бревне, как на коне, помахивал топором так, будто похвалялся

сноровкой и умельством. Безногий, калека, он всюду, где мог, показывал,

что не хуже других, с любым потягаться может.

И действительно, в чем, в чем, а в ловкости, в мастерстве Хведора мало

кто мог превзойти. И сапожник, и пасечник, и плотник - во всем Хведор

мастак на удивленье. Неспроста и тут Хведору поручили не какую-нибудь

безделицу, - столбы отесывать, пазы долбить с обеих сторон. Столбы -

основа стен, столбы соединяют бревна. Заделанные концы бревен вклинятся в

пазы цепко, бревна лягут одно на другое стеною.

Важная вещь столбы! Хведор это знает. И все видели, что Хведор это

знает.

Здесь, на строительстве, больше распоряжался Миканоров отец, который

обо всем советовался с Грибком. Даметик и Грибок показывали, какие ямы

копать, как глубоко, какой длины отпиливать столбы, где отесывать, а где

скоблить только. Миканор сам, в распахнутой рубашке, без шапки, с

налипшими на лоб плотными белыми волосами, въедался заступом в землю,

кидал на горку сырую глину. Он же вдвоем с Зайчиком, под надзором Даметика

и Грибка, вкапывал первый столб под будущую конюшню, азартно, с яростью

утаптывал сапогами свежую землю вокруг столба.

- Будет стоять, пока не сгниет, - сказал весело Зайчик.

- Долго простоит, - отозвался Даметик, - дуб - дерево живучее.

- Живучее, - поддержал его Грибок.

До вечера вкопали три столба, утрамбовали землю В сумерках положили

даже два нижних бревна. Мужчины немного посидели на них, покурили, только

теперь заметили, как наработались за день. Ныли спины, болели руки,

непослушные пальцы с трудом скручивали цигарки.

- Замучил ты, браток, всех, - попрекнул Миканора Зайчик. - Если так

будет, то духу ненадолго хватит!..

- Ето с непривычки, привыкнем - ничего будет, - пошутил, заступился за

Миканора Хведор.

- Еще день, а там - будет легче, - сказал Миканор, - Возьмемся старое

разбирать!.. - Он затянулся. - Возьмем старое, чтоб помогало новому...

На другой день снова ездили в лес, привезли дубов. Хведор, Даметик,

Грибок в лесу не были, с утра тюкали на выгоне, готовили столбы. После

обеда на выгоне сошлись все:

до сумерек ставили столбы, тесали, укладывали бревна. Когда курили,

сидя на бревнах, Миканор сказал Алеше и Хоне, чтоб пришли завтра к его

гумну с топорами - делать "легкую работу"...

Новости в Куренях быстро разносятся из хаты в хату.

Утром все село говорило, что Миканор будет раскидывать свое гумно.

Около заборов, у колодцев, на дворах передавали друг другу, рядили, судили

каждый на свой манер. Не одного удивляло, поражало: не одумался, не боится

уничтожать свое, своей рукой. Не один неодобрительно качал головою: совсем

сдурел, стараясь ради своей выдумки.

Неспроста волновались и многие колхозники. То, что Миканор собирался

разрушать не чье-либо, а свое гумно, не успокаивало: все понимали, что

очень скоро им тоже надо будет пойти на подобную жертву. Миканор и начал с

себя, понимали, потому, чтоб показать пример, как надо жертвовать своим

добром.

Едва Миканор спустил ноги с полатей, сладко спросонья потянулся, сразу

почувствовал на себе внимательно-тревожный взгляд матери. Поправляя что-то

в печи, она тотчас устремила взгляд в его сторону. Только мгновение, еще

спросонья, видел Миканор ее взгляд, однако и этого было достаточно, чтобы

понять, что ее беспокоит. С той минуты, обувался ли Миканор, мылся ли,

почти все время замечал ее настороженное внимание, ждал, что она

заговорит. Она молчала, может, оттого, что не знала, как начать: Миканор

умышленно не показывал, что1 замечает ее взгляд, что готов слушать.

Когда подала завтракать, села напротив, сложила руки на груди,

смотрела, как он ест, и, как прежде, молчала. Он ждал: сейчас заговорит.

- Дак ето, сегодня? - выдохнула мать наконец.

- Сегодня. - Миканор умышленно не взглянул на нее, спокойно ел оладьи с

салом. Давал понять: нечего уже говорить об этом.

- Не... передумал?

- Думали уже...

- Думали... - Мать минуту колебалась: столько спорила за эти годы,

знала, как он слушается, все же не выдержала, попрекнула: - Ето, конечно,

рушить!.. Толку из него, старого, если раскидать... Если оно струхлявело

все... - Она в последнее время, возражая, почти всегда говорила так, будто

заботилась больше о Миканоре, о его же пользе. - Если уж ставить, то - все

новое. Чтоб стояло долго.

- Подержится еще и ето, мамо...

- Нас с тобой переживет, не бойся, - поддержал Миканора отец, идя к

столу.

Мать встала, уступила ему место, принесла еще оладьев.

Попрекнула: