Люди на болоте. Дыхание грозы

так тяжело уговаривать людей. Комсомольскую ячейку организовать - не

секрет - надо бы. Есть из кого, тут и слепому видно: только бы

подготовить, сознательными для комсомола сделать, чтоб знали, что такое

коммуна, и зачем она мужику, и что такое бог. И что такое мировой

интернационал и гидра-империализм. Хоня, можно заранее сказать, подходит.

И Алеша тоже, да, если поговорить хорошенько, разъяснить, и - Хадоська.

Есть из кого организовать, если просветить, почистить предварительно!

Вспоминался недавний спор с Хоней о гребле. "Как ты, а я, брат, так

думаю: це очень-то много толку от этой твоей гребли будет!" - "Почему

это?" - "А потому что, начальник, мало чего она изменит! Кому и так хорошо

было, тому и потом хорошо будет, а кто сидел без хлеба, так и будет

сидеть! .." Миканор тогда спорил, доказывал пользу гребли, но Хоня свое

гнул. Хуже было то, что он, Миканор, и сам чувствовал в словах Хони

правду. "И все-таки - не зря, - думал Миканор в ночной тиши, под

неутихающий вой вьюги в трубе. - Меньше дикости будет, света больше. И

пусть люди привыкают вместе работать. К коммуне пусть готовятся... А что

касается богатеев, то - не секрет - и за них примемся! Дай только срок -

подравняем!.."

3

Чем дольше жил в Куренях, тем сильнее чувствовал, что ждать без дела,

смириться - пусть до поры до времени - нельзя. Изо дня в день все более

нетерпимыми становились темнота, неразумные привычки, покорность людей

обычаям.

Обычаи древние, извечные казались Миканору горькой, ни на что не

пригодной болотной травой, что зеленела, буйно росла летом на кочках

куреневских болот. Как горькая трава глубоко укоренилась в болотном торфе,

так прочно жили в людях, пустив всюду свои невидимые корни, давние нелепые

обычаи. Как болотной траве, им никто не удивлялся, будто нельзя было и

представить, что на этом гиблом месте могло расти что-нибудь путное,

полезное! Будто без обычаев тех, без суеверий и жить нельзя было бы!

Надо было рвать эти вредные сорняки, и рвать немедля, не связывая это с

греблей: гребля когда-то еще будет, - не сидеть же до тех пор сложа руки!

Да и гребля мало что тут изменит, и при гребле работы хватит не на один

год - пока выполешь эти сорняки да посеешь культурные растения! Одним

словом, сидеть нечего, надо браться за прополку сейчас же!

Но вот задача - корчевать, менять обычаи надо - не секрет - не

где-нибудь в других хатах, а прежде всего в своей.

И если подумать толком, то начинать надо со своей семьи:

потому что каждый, чуть только заикнешься со своей критикой, сразу же

на твою хату покажет: а какой у самого порядок?

И ребенку ясно, - если хочешь добиться чего-нибудь, подай пример сам. А

тут, как назло, в своей хате порядка такого, чтоб остальным пример

показать, и следа нет. И не потому, что не хотел, не пробовал порядок этот

установить.

Пробовал, и даже не раз, но что ты поделаешь, если матка да, можно

сказать, и отец понимать ничего не хотят? Матка, если сделаешь что не

no-заведенному, сразу от страха бледнеет, крестится, причитает.

Едва принялся колоть дрова в воскресенье, так прибежала, слезно

просить, умолять начала, чтоб не гневил бога. Тогда он заявил ясно, что

бога нет, но она и слушать не стала, бросилась к нему, как к злодею

какому-то или сумасшедшему..

- Миканорко! Ты сам не знаешь, что говоришь! Не знаешь! .. Божечко! Не

услышь его!..

- Не бойся, мамо! Не услышит он ничего - потому что нет его, не секрет!

- Святой боже! Святой бессмертный!.. Не слушай его!..

- Не слушает он, мамо! Некому слушать! Выдумки все это!..

- Миканорко! Миканорко! Богом прошу!

Она жалась к его груди, зашлась в плаче, просто стонала от страха, и

Миканор, как ни воинственно был настроен, умолк, пожалел старуху. Мать же,

успокоившись немного, вытерла краем платка лицо, глянула на него

пристально, неспокойно сказала:

- Подговаривает тебя кто-то против бога, антихристов какой-то голос!

- Никто не подговаривает, мамо! Сам знаю! Вот только на вас удивляюсь!..

- Подговаривает! Чую,х Миканорко... - Она спросила тревожно: - Не

заболел ли ты?

Здоров. В том-то и дело, что здоров и видит такое, чего другие - не

секрет - не видят; и среди них мать, которую и жалко и за которую не то

что стыдно, но больно. Она ведь боится всего, что против религии, по своей

темноте, по несознательности, - так что, если поразмыслить, сама по себе

она не виновата и стыдиться за нее, ясно, нечего. Но хоть и жалко ее и

нелегко видеть, как она переживает, сидеть, как на привале, сложа руки,

тоже не метод. Надо идти вперед и вперед, по ленинскому маршруту.

Конечно, тут нельзя не учитывать, что мать есть мать, не враг какой-то,

а свой человек, только несознательный; надо как-то считаться с ней,

разъяснять, наступать умно, можно сказать, с тактикой, с маневром,

действовать в обход и тому подобное. Но наступать, конечно, надо - иначе

ничего не добьешься. Пусть привыкает и она, и отец тоже, что не так прочны

их давние порядки и что боги - не такие паны, о которых и подумать нельзя

непочтительно, не то что сказать...

Бог и всякие святые - вот с чем воевать надо. В каждой куреневской хате