Люди на болоте. Дыхание грозы

казалась равнодушной, но Евхим видел: нравится ей За лесниковой усадьбой

чудесно пахнул смолой в знойные дни бор; в бору, без отца и матери,

которые внимательно приглядывались к Евхиму, Верочка как-то особенно

розовела и почему-то вздыхала, вздыхала. Когда Евхим прижал ее к сосне,

обнял, она не оттолкнула - синие глаза Верочки потемнели, как вода перед

бурей, губы стали горячими...

Казалось, все переменилось. Нет больше хворобы этой - Ганны, есть

Верочка, одна - добрая, ласковая, довольная им.

И вдруг оказалось, что все это обман - ничто не изменилось.

Хвороба как была, так и осталась. И все это открылось внезапно,

мгновенно, в погожее, ясное утро.

Сколько раз вспоминалось Евхиму это утро, эта встреча...

Выпустив из-под фуражки с блестящим козырьком залихватский чуб, шел

Евхим по улице. Шел к Верочке. Не глядел ни на кого, руки держал в

карманах синих форсистых галифе, папироска горделиво торчала в

искривленных губах, нес на козырьке, на глянце щеголеватых, гармошкой,

хромовых сапог, единственных в Куренях, слепящий блеск солнца - будто сам

сверкал. Шел - первый жених на деревне. Сияла залитая праздничным солнцем

улица, сияла и душа, полная чувством молодости, красоты своей, силы.

Приятно было сознавать, что близка встреча на крыльце лесниковой хаты,

горячий бор, Верочка, которая розовеет и вздыхает...

И вдруг все исчезло. Мигом. Как и не было ничего: и беззаботно-сладкого

ожидания встречи, и лесниковой дочки, и горделивой силы. И хоть было бы

отчего: увидел только - на дороге стоит Ганна, тоже по-праздничному

веселая, в праздничной ситцевой кофте с цветочками. Стоит, щуря глаза от

солнца, лузгает семечки. Кого-то, видно, ждет.

- Добрый день! - поздоровалась с улыбочкой игривой и лукавой, всегда

удивительно задевавшей его.

Евхим, будто незнакомой, безразлично ответил, намереваясь пройти мимо.

- Куда это такой... начищенный?

Евхим хотел срезать ее:

- Да, видно, не к тебе!

- Угу! Я так и думала! - Она задорно засмеялась. - Гляди ты, все равно

как сговорились! И я не тебя жду!..

К лесниковой? - притворно ласково поинтересовалась она.

- Может, и к ней. А тебя что, зависть берет?

- Ну да... Такой кавалер... Только - глаза у нее, говорят, в разные

стороны смотрят. Правда?

Евхим бросил на нее быстрый презрительный взгляд и увидел - она

довольно смеялась: доняла, разозлила! Не успел Евхим сказать что-нибудь

такое, чтобы она прикусила язык, навсегда -закаялась смеяться над ним, как

Ганна, оглянувшись, весело ойкнула, ловко и легко убежала прочь.

На улице появился Дятлик.

Евхим плюнул и, будто ничего не случилось, пошел своей дорогой. Шел,

казалось, как и прежде, весело и беззаботно, все так же посасывал

тоненькую папиросу, думал, что эта ее болтовня - пустяк и сама она для

него ничто теперь. И все же, подходя к кладбищу, не выдержал, оглянулся:

она стояла с Дятликом и смеялась. Над чем, над кем?

Зайдя за кладбище, откуда уже не было видно деревни, Евхим остановился,

сел на траву. Идти к Верочке вдруг расхотелось...

"Вертихвостка языкастая! - не впервые думал Евхим, шагая рядом с возом,

который тяжело колыхался и скрипел. - Ходит в тряпье, а держится, как

паненка!"

Евхим подумал о том, как глупо, бессмысленно устроена жизнь: иной

человек всей душой к тебе тянется, любить бы его да любить, а - не любишь,

он льнет к тебе, а ты обходишь, убегаешь от него. А на другого и смотреть

бы не надо, не то что быть рядом с ним, а ты и смотришь и липнешь к нему.

И удивительно и обидно было вспоминать: когда Ганна была в поле, хоть и

старался не глядеть в ту сторону, глаза сами собой следили за ней. Видел,

как жнет, - споро, ловко, как, распрямившись, усталая, подняв руки,

перевязывает платок, как идет - не спеша, но горделиво - к жбану, пьет.

Не мог глядеть равнодушно - будто обнимал ее всю: ловкие голые руки,

гибкий, как у змеи, стан, все ее стройное, желанное тело. Хоть не близко

была - чувствовал, как особенно, горячо начинает биться кровь, как сохнет

во рту.

Надо ж было дойти до такого - из-за этой задиристой гордячки не сидится

в хате, по ночам не спится. Выходишь вечером с одной мыслью - как что-то

особенное - увидеть, услышать ее, и жалеешь, злишься, что она редко

появляется в толпе девчат и парней. Без нее словно и вечер не вечер, и

ночь не ночь. Когда ляжешь один в душной хате, сердце прямо горит, как

подумаешь, что она в это время где-то с Дятликом греется...

И надо же было, чтоб так все повернулось. Если и дальше так пойдет, то

на Евхима, чего доброго, пальцем показывать станут, смеяться... И она,

может, первая, вместе с этим недотепой Дятликом... Нет, пусть только

попробуют - она или кто другой, - увидят! . Он и так слишком долго

цацкался с ней, хватит деликатничать - надо, наконец, взяться решительно,

чтоб поняла, с кем шутит. Взяться так, чтобы дух у нее занялся. Крепко,

по-мужски!

"Притихнет сразу. Мягче станет... Быть не может, чтобы не помягчела..."

- подумал Евхим, вдруг заметив, что подъехал к своему гумну.

Степан открыл ворота, и тяжелый воз начал осторожно вжиматься в пасть

гумна. Евхим шел теперь рядом с конем, глядел, как воз протискивается в