Люди неба

– Во-первых, если человек был заведомо православный, эти, как правило, в списке есть. Иногда пациенты, с которыми были какие-то личные отношения. Человек триста живых и столько же покойников (усопших). Я одно время работал в службе помощи «Милосердие», больным бас. Вот у меня был пациент Николай. У него тоже была очень интересная история. Он был главный инженер крупного завода, заболел БАС (боковой амиотрофический склероз) и дошел до того состояния, что уже был полностью парализован, уже говорить не мог, только мог щелкать языком и шевелить глазами. Я приехал к нему, он был подавлен. Он был человек верующий, но малоцерковный, супруга у него была человек воцерковленный, но на бытовом уровне. То есть она причащалась, ходила в храм, но в высокое богословие она не лезла. И вот мы с ним поговорили, я еще тогда дьяконом был, а он очень хотел дождаться внуков, дочка была беременная. И вот мы его уговорили на трахеостому, на гастростому. Ему это сделали. Он прожил еще пять лет. Он стал причащаться регулярно. Дождался двух внуков. В конечном итоге он, конечно, умер, но пять лет жизни с любящей женой, с любящими дочерьми… Он, конечно, есть у меня в помяннике. Он не просто у меня в помяннике, он у меня в голове всегда есть. В помяннике несколько сотен человек, я их на литургии поминаю, но Николая поминаю всегда, во всех случаях.

– Что самое сложное в работе на «Скорой»?

– Сложно сказать. «Скорая» разная бывает. Если мы берем обычную – то, наверное, умение быстро принимать решения. И решения в плане диагностики, и в плане лечения. Решения тактические, и как себя вести на вызове. Я на многие вещи смотрю как бы с двух сторон. Со стороны клиники и со стороны «Скорой помощи». И потом бригада у меня совсем другого плана, мы почти не ездим на обычные вызовы. Она, во-первых, вообще реанимационная, а во-вторых, она создана как бригада транспортная. В последнее время зачастили клинические смерти, у кого-то из бригад случаются, и мы приезжаем на помощь. И в основном у нас дальние и сверхдальние транспортировки. Вот недавно мы возили мальчика из Краснодарского края.

– Вы пациентам сочувствуете?

– Я сочувствую пациентам, но я их не жалею, если я работаю с реанимационными больными. Мое дело – не жалеть пациентов, а работать с ними. Вот пожалеть я могу своих девочек с пульмонологическими проблемами. Их я могу пожалеть, посидеть с ними, поговорить. А если мне нужно, условно говоря, горло человеку резать, понятно, соблюдая обезболивание, нужно думать немножко о другом. Есть профессионализм – и есть человеческая жалость. Если мы вскрываем гнойник, нужно не жалеть человека, а вскрывать гнойник. Если мы будем жалеть, у нас будет дрожать рука и так далее. Но надо обезболить, чтобы не заставлять человека лишний раз страдать.

Однолюб

Любимая жена, две дочери – он никогда бы и не подумал о монашестве. Но шестнадцать лет назад жизнь перевернулась: его супруги не стало в одночасье – и лучшие врачи были бессильны.

– Расскажите, пожалуйста, о вашей супруге: какой она была?

– Хорошей. Она была очень хорошей. Мы познакомились в 81-м году, я учился в институте и работал санитаром в больнице, она пришла туда работать медсестрой, мы встретились, полюбили друг друга и поженились. И прожили вместе 19 лет. На третий день знакомства я сделал ей предложение. Наша семейная жизнь была обыкновенной. Обыкновенной в каком плане – как у всех людей. Бывало, ругались, бывало, мирились. Но самое главное – у нас никогда не было желания напугать друг друга: «Я с тобой развожусь». Это, наверное, в любой семье бывает, а именно вот так, по-серьезному, жизни друг без друга мы себе не представляли.

Супруга крестилась в 90-м году. Когда мы познакомились, я был некрещеный, потом я тоже крестился. Маша крестилась в 6 лет. Сама захотела. Постепенно приходили к церковной жизни, осознавали необходимость хождения в храм, соблюдения постов, все это приходило постепенно.

Инокиня Евгения (Сеньчукова), дочь иеромонаха Феодорита:

– Он – хороший папа, поэтому он получился хорошим священником, потому что он хороший отец. Он может и повеселиться с нами, он может и достаточно хорошо держать дистанцию, в том смысле, что с ним выполнять заповедь «почитать» легко, его сложно не почитать, он весь такой масштабный. Если он работает, то мы знаем, что он работает, это не показуха какая-то. Если папа молится, то папа молится. Стоит или сидит, когда спина болит. Час, два, пока не прочитает свое правило, не отвлечется от этого. В общем, его можно было за это всегда уважать.