Люди неба

– Это было удивительное состояние души, когда я не разумом отсекала свою волю, это чудо, которое совершил Господь над моей душой, над моим сердцем. Он как бы обрезал мое сердце. У меня вдруг не стало никаких планов: ни на час, ни на день, ни на год – я просто делала то, что мне говорили. Как рассказывали про обряд: что я должна делать, что говорить – я это все накапливала. Мы все тогда находились в Шамординском монастыре, сестры с нами много беседовали, рассказывали об укладе монастырской жизни. Но каких-то размышлений не было, я, скорее, была как губка, которая все это впитывает – ту духовную часть жизни, ту таинственную монастырскую жизнь, сокрытую от чужих глаз жизнь, о которой читала в книгах, она становилась частью моей жизни.

Я ведь сорок дней не имела права снимать облачение. Отец Илий сказал, что если будет сложно, можно в мирском. Когда пришла в монашеском в учительскую, у всех был шок, а когда вошла к директору, думала, он меня уволит. Он был человек нецерковный. Я к нему зашла в облачении, он взглянул, что-то пишет, а я ему говорю: «Я приняла постриг». – «Ну и что»? – «Я в монашество». – «И ты что, уходить собираешься? Где я психолога найду среди учебного года?» – «Нет, уходить не собираюсь. Я должна ходить в облачении». – «Ну и ходи».

Все спрашивали, как меня теперь называть. Педагоги долго не могли перейти, на работе долго называли Надежда Константиновна. А вот студенты, как ни странно, для них это как игра, они очень быстро стали говорить «Мать София». А директор всю жизнь, я много лет еще проработала, называл меня Надеждой Константиновной. Меня почему-то это очень огорчало. Не знаю почему, мне очень хотелось быть Матерью Софией. И сейчас, когда мне звонит какой-нибудь чиновник, который знал меня раньше, и говорит «Надежда Константиновна», мне надо несколько секунд, чтобы понять, что это я, что это ко мне обращаются. Это уже не я. Это не просто я забыла, это вообще не я. Я у батюшки спросила: «А как мне им говорить, что вот это я, что меня зовут теперь вот так?» И он сказал мне: «А скажи, что она умерла». Я, правда, говорила это человеку в лицо, объясняя, что умерла – это значит постриг, смерть одного, рождение другого и так далее, но однажды сказала это по телефону. Мне позвонили и сказали – «Надежда Константиновна», а я вроде в шутку говорю: «Она умерла». У человека на другом конце телефона был шок.

Татьяна, дочь монахини Софии:

– Говорят же, что человек постригается, ему дают новое имя, и умирает прежний и рождается новый. Действительно, это был совершенно другой человек, она даже внешне изменилась. И ее духовник, что ее постригал, и все, кто видел, говорили, что человек просто преобразился. И когда мы встретились, я ее не узнавала, это в прямом, физическом смысле чувствовалось. Мама какое-то время была достаточно молчалива, в течение полугода, мало говорила. И я очень горевала, мне иногда раньше хотелось, чтобы мама была сдержанней, не такой эмоциональной. И когда я утратила эту маму, мне захотелось вернуть ту, прежнюю, потому что мне хотелось обратно мою маму.

Даня, внук монахини Софии:

– Я когда повзрослел, я маму спросил, почему бабушка в черном облачении, что это значит? Она сказала: потому что твоя бабушка – монахиня. Я этим горжусь, что у меня бабушка – монахиня, то, что я – внук президента фестиваля. Я все время задавал ей вопрос: как у тебя получается все сразу делать? Она говорит: потому что она монахиня, что надо любить Бога и надеяться на чудо.

– Я стала спокойнее, я ведь была активная до резкости. Если я делала какое-то дело, то отдавалась ему вся, но и окружающих строила. Всю жизнь строила всех и вся, начиная от дочки до окружающих, сотрудников. Я всегда была руководителем. А теперь надо не строить, а любить. И потом, мне очень хотелось стать настоящей монахиней. Я стала себя окорачивать. В самом постриге – таинство, человеку дается нечто. Очень многие люди, которые меня увидели через полгода, говорили: «Ты так изменилась». Дочка тоже это заметила. Я стала спокойней, не стала взрывной. Я срывалась на начальственный тон, но я себя корила монашеством. Ты же монахиня! Ну, что, сдержаться нельзя было? Раньше не было такого повода сдерживаться, а теперь был.

– А сегодня ваша жизнь, в чем она монашеская?