Люди Огненного Кольца

Нагнувшись, подобрал с полу листок. Наверное, из сумки выпал. Каламбур — сумка из гусиной кожи. Не из крокодильей, а именно из гусиной. Непромокаемая вечная сумка. Придет Сережа — посмешу… А листок этот в сумку положить надо… В горле у Тасеева пересохло… Положить на место надо листок… В сумку из гусиной кожи…

Эта мысль крутилась в его голове, как заигранная пластинка. Он даже смысла ее не постигал, он вообще ничего уже не понимал, потому что листок, который выпал из сумки Гусева, был исписан округлым, до боли знакомым почерком его жены Вали. И ошибка тут исключалась. Даже подпись под текстом была…

— Невозможно! — решил Тасеев.

Стараясь не торопиться, он сел и снова, внимательно, не упустив и единой буквы, перечел записку, адресованную Сергею Гусеву. И так же медленно, зная уже, что понял слова правильно, сложил записку вчетверо и сунул в карман.

Гусев должен был вот-вот появиться.

Боясь, не желая этой встречи, Тасеев схватил пустое ведро, выскочил на крыльцо и бросился в устье ручья, туда, где высокие дюны могли закрыть его. Он по секундам рассчитал, когда Гусев подойдет к дому, вскарабкается на крыльцо, толкнет дверь. Как же я теперь с ним жить буду?..

5.

Но сидеть на берегу вечно Тасеев не мог. Превозмогая себя, боясь выдать волнение голосом или жестом, вошел в дом, поставил ведро на место, спросил:

— Ну как?

— Болит… — Гусева лихорадило. Белки глаз покрылись красными прожилками. — А сапог я ножом распластал. Не нога, а бревно, черт возьми, видишь?.. Это сколько же я с ней просижу и как мы теперь с маршрутами справимся?

— Нашел о чем горевать!

Гусев поднял голову:

— А ты чего злишься? Не тебе ведь не повезло, а мне…

— Ладно! Картошка на столе, чай закипает. А я по воду схожу!

За высокой дюной Тасеев остановился. Море было в тени. Темное, широкое, оно совершенно незаметно переходило в такое же темное и широкое небо. И не побежишь никуда, и никуда не денешься. Остров — он как дворец, но может быть и тюрьмой. Это Тасеев вдруг понял. Уставившись перед собой, он смотрел, как движется попавшая на мелководье медуза. Сожмет зонтик-колокол, вытолкнет воду — толчок вперед. Распустит зонтик-колокол, вберет воду — новая попытка… Так, медленно, очень медленно, то погружаясь, то всплывая к самой поверхности, медуза шла в море. Далеко так не уплывешь, подумал Тасеев, и все-таки плыть надо. Отбивные течения не для всех созданы…

Часть третья. ПРИТЧА О ДОРОГЕ

1.

Вернувшись в дом, Тасеев буркнул что-то об усталости и сразу залез в мешок. Гусев, вытянув по скамье больную ногу, мрачно размышлял. Сейчас песенку затянет, раздраженно подумал Тасеев, и точно, до слуха его донеслось: «Не любовь возвышает, не беда унижает, свет дает не пучок лучины… Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та… Мы — обиженные мужчины!»

Обиженный! — зло подумал Тасеев. Но новая мысль обожгла его. А может, случившееся — бред, может, на самом деле ничего не случилось?.. Ему сразу захотелось встать, дотянуться до штормовки, убедиться, что нет там никаких бумаг… И одновременно пронзил страх — а что, как Гусев накинет на себя штормовку и наткнется в ее кармане на письмо?

Но Гусев продолжал мрачно тянуть: «И дожди, и тревоги — все ложится под ноги и сгорает пучком лучины… Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та… Мы — обиженные мужчины!»

2.

Среди ночи Тасеев проснулся.

Гусев спал. Дыхание у него было неровное, от лица несло жаром, Тасеев встревожился — заболел парень? И вдруг все вспомнил.

«Мы — обиженные мужчины…» Уже без жалости он вслушался в хриплое дыхание Гусева и подумал — а записочку надо выбросить! К чертовой матери! Слышать о ней не хочу!

Он торопливо сполз с нар, нащупал штормовку, но Гусев уже проснулся:

— Кто там?

— Я.

— Зажги сигарету, пожалуйста.

Тасеев на ощупь нашел пачку сигарет, спички и все это бросил в темноту Гусеву. Слышно было, как трещит целлофановая обертка. Потом вспыхнула спичка, и по мрачным стенам забегали еще более мрачные густые тени.

— Не спится? — спросил Гусев участливо.

Мрачно хмыкнув и ничего не сказав, Тасеев вышел на крыльцо.

Мелькнула на берегу лиса. Тявкнула. Исчезла. Потянуло холодным туманом… В этом влажном полупрозрачном мире чувствовалась такая пустынность, что Тасеев поежился.

Закурив, он сунул руки в карманы штормовки, пошел к конюшне. Из пролома в стене дуло. Нет, тут нельзя бросить письмо, мало ли куда занесет ветром клочок бумаги…

Не глядя, он вытянул из кармана листок, смял его, поджег. Бумага горела долго и тускло, курчавился ее пепельный обгорающий край, огонек лизнул пальцы… Все!.. Надо было столько пройти! Надо было такую уверенность приобрести! — и вот все это сгорело в минуту от одной спички…

3.

Гусев спал, но, раздеваясь, Тасеев толкнул ведро, и Гусев проснулся.

— Ты? — спросил он из темноты. Чувствовалось, что он приподнялся на локте.

— Кто еще может быть?

— Жэнь, например, — попытался пошутить Гусев. — Зажги сигарету.

— Катись к черту!

— Что с тобой? — удивился Гусев. — Ну сорвал я маршрут, верно. Но ведь такое с любым может случиться.

Он замолчал, ожидая ответа, и тогда Тасеев спросил: