Люди Огненного Кольца

— Давно ты с моей женой… записками обмениваешься?

Наступило молчание. Полное. Такое, что они вдруг услышали далекий шум наката и тявканье лис.

«Что он скажет? — сжавшись думал Тасеев. — Что он придумает, как выкрутится?..»

— Лазил в сумку? — презрительно спросил Гусев. И по тону его Тасеев понял, что Гусев уже никогда не поверит в другой вариант.

— Вот что, — негромко сказал Тасеев, — ты отлично знаешь мое отношение к подобным вещам, и я не буду доказывать, что записку нашел случайно… Меня одно только интересует — почему ты в поле именно со мной поехал?

— Оставь! Дело не в этом. Есть вещи, которые трудно объяснить. Но я бы тебе посоветовал больше верить окружающим тебя людям.

Тасеев не дослушал его, выскочил на крыльцо. Туман еще больше сгустился. Ночь была нескончаемой. Когда же рассвет?!

4.

Нога болела. Был не сон — маята. Как там у йогов? Эффект отсутствия! Надо сосредоточиться и убедить себя, что нога болит совсем у другого человека… Гусев сосредоточился, но нога болела именно у него, и он ничего не мог с этим сделать.

Поднялся.

Спальный мешок Тасеева, аккуратно свернутый, лежал на нарах.

Однако самого Тасеева ни в доме, ни на берегу не было.

— Ну и ладушки! — хмуро заметил Гусев.

Разводя огонь в печи, он думал — псих! Куда ушел? К Палому? На мыс Полянского? На пик Прево? Поломать ноги, провалиться в промоину? Псих! Определенно псих!

Потрогал зачем-то сумку — надо ж, история! Такое только с ним, с Гусевым, может случиться. И не удержался от усмешки — с Тасеевым случилось то же самое… И зачем я эту записку хранил?.. Сердце грела?..

Выпив кофе, Гусев задумался. Положение дурацкое — на острове они одни, да вдобавок еще эта нога… Действительно, не надо мне было в поле именно с Юркой ехать… Но кто знает, где можно упасть?

Делать все же что-то надо.

Кое-как ковыляя (если Тасеев работает, то и он лежать не будет), Гусев выбрался на пляж. Часа четыре он бродил под обрывами, осматривая выходы пород, и образцов наколотил прилично. Тут были темно-серые, почти черные, мелкопористые лавы с редкими включениями плагиоклазов, серо-зеленые плотные дациты, потрескавшиеся, желтые от присутствия лимонита, наконец, шаровые лавы, не очень четко выраженные, но вполне определимые. Рассматривая все это, Гусев отошел от истории с запиской, она казалась ему теперь никчемной, давней, но на обратном пути боль в спине, тяжесть рюкзака, холодный ветер вогнали его в тоску. Где бродит этот сучий сын? Собирается он вернуться?

Гусев беспокоился; хромая, выходил на крыльцо, курил, разглядывал береговые террасы… Где этот псих? За тем мысом или за тем? Проклинает все на свете или просто-напросто на все плюнул?

5.

Тасеев действительно был далеко.

Он поднялся с рассветом, забрал рюкзак, молоток, положил в карман сигареты. Решил — позавтракаю в маршруте, а маршрут выбрал самый долгий, к мысу Полянского. Роса незамедлительно вымочила одежду. Впрочем, он бы все равно промок: отлив еще не начался и там, где вчера лежал пляж, сейчас громоздились башни непропусков.

Породы вблизи поселка напоминали лавобрекчии, кое-где они были переложены пачками рыхлых алевролитов. Но вот дальше пошли шаровые лавы — кургузые каменные ядра, до блеска отшлифованные водой. Многие глыбы полопались, на блестящих сколах отчетливо рисовалось скорлуповатое строение — луковичная текстура, машинально отметил в полевом дневнике Тасеев.

Прослеживая падение пород, он обнаружил и границу контакта, на которой шаровые лавы сменялись конгломератобрекчиями — сцементированными галечниками, среди которых, однако, можно было выделить язычки нормальных лавовых потоков. А на узком, выступающем в море мысу Тасеев обнаружил столбчатые отдельности, будто великан выложил на берегу каменную поленницу…

Море вдали светилось, вблизи было зеленым. Солнце кроваво вылезло из воды, высветило мир, перекрасило скалы. Тасеев зажмурился. Шел, наступая на обломки пород, машинально классифицировал их, осматривал обнажения.

Конгломератобрекчии, яшмы, халцедоны…

Вздор!

Он отбросил носком сапога камень. Не от Гусева бегаю. От себя. Старая как мир история.

Подумал о Вале и испугался — никак не мог вспомнить ее лицо. Глаза помнил, нос, уши, волосы, а все вместе расплывалось, не складывалось, казалось чужим… «К Сережке хочу, попрощаться хочу, напомнить, чтобы вы носки стирали, а не выбрасывали…» Дело маленькое — комедия…

Солнце спряталось, и мир вокруг потемнел. Карликовые березки, рощицы бамбуков, камни, мысы — только это не могло унизить Тасеева. Но, правда, и утешить не могло тоже.

6.

На горе Оленьей Тасеев убедился, что слагающие ее базальты, как правильно писал в отчете работавший тут когда-то Ильев, бронируют береговую террасу, благодаря чему она, собственно, и сохранилась. А сама гора густо поросла бамбуком, что тоже подтверждало древность ее лав. Зато пик Прево, величественно возвышающийся рядом, был идеально лыс, и даже издалека четко просматривались его склоны.