Люди Огненного Кольца

— Я рахит, — сказал Никисор печально. — Я не могу ноги не выворачивать, это мне и дядя Серп говорит, а дядя Серп разные вещи знает, потому что он много видит и слышит, ведь он грузчик и, когда корабли приходят, может всю жизнь наблюдать: и как матросы на берег сходят, и как сезонницы с солдатами задираются и всякие штуки босиком на твиндеках выделывают, и вообще Серп Иванович человек хороший, на него только выпивка не очень хорошо действует, но тут, я думаю, дядя Серп не виноват, потому что, занимайся я, к примеру, квасом, так и у меня бы ноги подкашивались, и я бы с мешком на плечах мог с пирса падать, как дядя Серп, и я бы к сезонницам мог ходить, раз уж их у нас на островах много, а таких, как я или дядя Серп, — по пальцам пересчитать!

Я опешил.

При крайней слабости Никисора я никак не ожидал от него столько слов.

— Силы береги, — посоветовал я. — И укажи, где баня.

— Я был в бане, — быстро заговорил он. — А ты, конечно, помойся, баня у нас хорошая, вот и дядя Серп так говорит, а он, то есть дядя Серп, любит по баням ходить, потому что квас любит, а настоящий квас у нас только в банях дают, особенно в тридцать четвертой, где тетя Броня Грушницкая работает. Она всегда дяде Серпу говорит: «Ты уж, родной, чаще мойся. Ты уж, родной, не оставь нас без выручки!» Да вон она, сама баня-то! Во-о-он то здание, возле которого коса в океан заворачивает.

— Иди, иди! — прикрикнул я. — Сядешь в автобус и помалкивай. Не смей умирать до моего прихода!

Кляня себя за опрометчивое приобретение, я шлепал по сырой косе, шугал чаек и глядел, как прыгают над водой гонцы кеты. Поселок был пуст, будто все население его в одну ночь пало, оставив меня тет-а-тет с Никисором Сказкиным.

…Баня оказалась номерного типа, с длинным внутренним коридором, в который из-за неплотно прикрытых дверей доносились приглушенные шумы. В предбаннике топилась железная печь, пахло почему-то жареной рыбой, на лавках стояла алюминиевая и медная посуда. На стене, правда, сушились веники.

Вспомнив слова Никисора о знаменитых банных буфетах, я смело разделся, сложил на скамью одежду и, прихватив сияющий как солнце таз, вступил в первую дверь.

И ужаснулся.

Это был не номер!

За круглым столом в прилично убранной комнате сидели Люция, успевшая сделать прическу — длинные пряди ниже ушей и короткая круглая челка на лоб, — и знакомый мне шкипер в белой расстегнутой до живота рубахе. Китель шкипера лежал на диване, а рука шкипера на плече Люции.

Увидев меня, Люция широко раскрыла глаза и ахнула. Моя анатомия, видимо, ей не понравилась, а шкипер, тот вообще не любил учиться — округлив глаза, он бросил в меня новенький будильник.

Я отбил тазиком звонко рассыпавшийся снаряд и немедленно выскочил в коридор. В конце его, там, где я раздевался, над аккуратной стопкой моего белья стояли незнакомые женщины, удивленно покачивая расчесанными волосами. Увидев меня, они дружно и жалобно вскрикнули.

Я выскочил на улицу.

Прохожие, которых вдруг оказалось много, засвистели и побежали за мной. Обогнув библиотеку, я свернул к магазину «Культтовары», проскочил сквозь половинку раскрытых ворот и через узенькие мостки для мусорщиков ушел в район горячих ключей, куда нормальные люди никогда не ходили. — там пахло сероводородом и всегда вился горячий переувлажненный пар ювенильных источников. Сплести набедренную повязку было не из чего: кругом росла лишь жгучая ипритка, а со стороны поселка уже доносились крики. В сгущающихся сумерках я видел отсветы факелов, хотя, конечно, не знал еще, что облава устроена на меня — настоящая облава на настоящего дикого человека. Дело в том, что не успел я добежать до источников, как по поселку прошел слух, что с проходившего в нейтральных водах заграничного теплохода сбежал сумасшедший. Этот голый и хищный человек на глазах Люции и ее друга шкипера загрыз в мгновение ока начальника геологического отряда, то есть  м е н я  л и ч н о, и, похитив для неизвестных целей медный таз, сбежал к горячим источникам, которые сейчас станут еще более опасными!

«И правда одичаю, — озлобленно думал я, следя за приближающимися факелами. — Одичаю, буду жить в болотах, обрасту шерстью или чешуей, воровать стану… Люцию украду! — мстительно подумал я. — Шкипера загрызу вместе с будильником! И Никисора!.. Никисора я загрызу прямо здесь, на горячей и сырой каменистой площадке!.. — Я потрогал зубы большим пальцем… — Загрызу! Я сумею!»

Но представив, как, одичавший, обросший мохнатыми волосами, я брожу при луне по каменным развалам и рву украденный в банном буфете бифштекс, я остро пожалел себя, переборол стыд и решил сдаться.

Прикрыв живот медным тазиком, я выступил навстречу толпе, состоящей сплошь из юных сезонниц, приехавших потрошить сайру, и они остановились и осторожно окружили меня.

— Я так и думала, что лоб у него ниже блюдца, — сказала одна.

— Не скажи! — возразили ей. — Лоб не показатель. У нас одного парня в детстве конь копытом ударил, чуть не полголовы снес. Врачи сказали — умрет парень или идиотом останется. А он ничего, живет, работает, институт закончил, завмагом стал!