Люди ПЕРЕХОДного периода

— Но он ведь умер в 1939-м, чего же он тогда не в верхних ходит и не с той стороны от Входа сидит, а у Овала хороводит? — не понял я. — Он-то как никто заслужил, я по нему спецальный курс брал в университете, ещё когда в Торонто жил, в «Ryerson University». Он, между прочим, важнейшую вещь для всех нас сформулировал. Сказать какую?

— Давай, — согласились оба, — другой раз хотя бы в курсе будешь, кому очередь занимать.

— Так вот, он сказал: «Большинство людей в действительности не хотят свободы, потому что это предполагает ответственность, а она большинство людей страшит». Точка. — Я последовательно посмотрел на обоих. — И как вам?

— Нормально, — чуть подумав, выдал Павел, — сказано как высечено.

— Больше наколото, чем высечено, — не согласился Пётр, — и правильно страшит, потому что свобода — это рай, а в него поди ещё проникни, по себе знаем, — он горестно вдохнул и выпустил обратно порцию пустоты, — а даже и проникнешь если, то неизвестно, какой ещё былью сказочка окажется. Но всё равно призывно, ничего против такого особенно и не скажешь, мощный старец, наш человек, хоть и юркий как ящерка. Послушаешь такого и понимаешь, что есть чем после таких слов себе оболочку грузить. Так он помер-то, как все, или подранок был, как мы, я не понял?

Но я уже понял, я вспомнил.

— Подранок, — с убеждённостью пояснил я обоим поводырям. — Он ещё задолго до смерти чудовищно страдал от рака гортани, а умер путём эвтаназии, через укол, сам об этом просил. Стало быть, когда начал об этом думать, тогда она уже от него и отлетела, душа, не вынесла этого мучительства — всё сходится. Наш он, здешний, параллельный.

— Надо б, может, снова нам туда наведать? — Паша вопросительно глянул на Петра. — Давно ж не проведывали. Вдруг на чего-нибудь своё же интересное напоремся?

— Вы пока подумайте, братья, — напутственно сказал я им и поднялся, — а я схожу, ладно? Хотя бы узнаю, что это за Овал такой и с чем его кушают. Как дорогу-то найти и как обратно потом?

— Да как всегда, — отмахнулся Петя, — думаешь об нём, и вперёд, через тьму и мрак.

— Оно само выведет, — уточнил предстоящий маршрут Паша, — а после как рассеется, ближе к холмам держись и сразу в хвост занимай, который толще. А потом уже за тебя всё решат, только громче ори, если доорёшься. А дедушку нашего засекёшь, если он где ненароком промелькнёт, то привет ему от нас обоих передай, скажи, братья, мол, помнят тебя обои и почитают, Зигмунд, и не хворай больше горлом, и всё такое…

Не стану утомлять вас тем, как я добирался до Овала: поход этот и на самом деле оказался не таким сложным, скорей, даже приятным. Особенно удивился я пейзажу, который окинул зрением оболочки, взобравшись на лысый пригорок. Подумал, приступ дежавю, будто когда-то давно уже пролетал я эти места верхом на горячем скакуне, и почему-то Ленка, моя Ленуська, сидела сзади, обхватив мой торс своими руками, и мы неслись с ней чёрт знает по каким неведомым местам. Мы скакали, ничего не замечая вокруг, лишь ветер свистел в ушах, и мелкий пустынный песок выстреливал мелкими взрывами из-под копыт нашего скакуна. И не существовало времени никакого, мы просто оба перестали о нём помнить, рассекая это безвоздушное, никем не заселённое пространство на границе бескрайней туманной пустыни и светлой равнины с холмами вдалеке.

Дальше — отстоял, честно заняв очередь в хвосте и составив пару неулыбчивой даме преклонного возраста. Она окинула меня оценивающим взглядом, но, видно, что-то не сошлось в её представлениях о выгодном или прекрасном, и она отвернулась.

Потом пошло быстрей, и шло так вплоть до самого момента, когда я, пребывая в полной невесомой тьме, оказался лицом к лицу с самим собой. Явно с той стороны кто-то был, и этот кто-то был я сам.

— Ге-ер! — заорал я что было сил. — Ге-ерка-а!!!

Сопутствующего гула от работающего вентилятора, на который я рассчитывал, уши мои не засекли, тем не менее с первого раза голос мой на ту сторону так и не пробился. Однако сам я в это же самое время слышал, как лично распекаю поваров, голос одного из которых сразу же признал. Того, что вредничал постоянно насчёт зарплаты, изводя Ленку в равной мере занудством и настырностью. Такое было мне вообще-то несвойственно, вероятно, какие-то особые причины вынудили меня поступить именно так. Я выговаривал ему, одновременно постукивая ножом по разделочной доске, скорей всего, чего-то шинковал: