Люди, принесшие холод. Книга первая. Лес и степь

В общем, Угримов просидел в урге несколько лет. Но нет худа без добра — за время ожидания он несколько раз встречался с Ренатом, который принимал русского майора в своей ставке в 10 верстах от реки Темерлик «при урочище Цонджи». Шведу предложение русских явно пришлось по душе, но до конца посланнику он, похоже, так и не поверил. Джунгарский вельможа шведского происхождения очень осторожничал и в разговоре несколько раз подчеркивал, что во всех своих деяниях в Джунгарии «он вины своей не признавает, понеже шведские полоненики чинили в России тому подобное ж, а он штик-юнкер не токмо российской, но и контайшин пленник и служб в России не принимал».

Наконец, война пошла на спад, изрядно обескровив обе державы. И после прекращения военных действий и начала мирных переговоров в 1733 году контайша сдержал слово, данное его отцом Ренату много лет назад. Бывшему шведскому пленнику дозволялось вместе с посольством Угримова возвратиться в Россию. Из первого же русского поселения майор Угримов эстафетой отправил в центр донесение о том, что задание выполнено, Рената (и еще 400 русских пленников) ему удалось вытащить: «штык-юнкер Ренат при нем в Россию следует, которого я всячески едва склонил, понеже он весьма опасается своих прогрессов».

Ренату, думается, было еще тяжелей — он возвращался в Россию после 18-летнего отсутствия. По большому счету, полжизни прошло в другой стране. Стране, которая абсолютно не походила на его полузабытую уже северную Швецию, скорее уж была ее полной противоположностью. Стране, где он добился всего, о чем только может мечтать человек, и все это бросил. Ради чего? Об этом он скоро узнает.

Что его ожидает? Новый плен, теперь у славящихся своим коварством московитов, чьи прельстивые речи вполне возможно были просто ловушкой? Этот вариант швед, навидавшийся, как всякий царедворец, самых изощренных интриг и предательств, думается, совершенно не исключал. И вскоре худшие ожидания начали оправдываться. Уже в Тобольске, куда они прибыли 26 июня 1733 года, случилось нечто, очень напоминающее провокацию. Трое девушек-казашек из его свиты, прослуживших у него десять лет, заявили, что ехать в Швецию не хотят, и обратились к Сибирским властям с просьбой об освобождении, изъявив желание принять православную веру и крещение.

Императорским указом Угримову было велено прибыть в столицу, «а присланных с ним контаншиных послаников потом отправить в Санкт-Питтербурх же, а штык-юнкору шведу Ренату до указу быть в Москве». Ренат сразу же обратился к шведскому посланнику в России Йоакиму Диттмеру с просьбой о содействии в отправке его на родину. Дипломат принял живейшее участие в судьбе соотечественника и попытался решить вопрос через вице-канцлера Остермана. Сыграл на стороне Рената и глава ойратского посольства Зундуй Замсо. Прослышав, что Рената оставляют в Москве, он вызвал пристава посольства И. Сорокина и заявил решительный протест российским властям, объявив, что Ренат «послан с ними (то есть с джунгарским посольством), и не в числе тех пленников… и об нем де от владелца их в листе написано и к Е.И.В. И тако надлежит им его довесть и объявить Е.И.В.». Очевидно, Ренат еще в Джунгарии решил подстраховаться и добился от контайши инструкций посольству, требовавших от Зундуй Замсо заступничества, если шведа попытаются задержать в России.

Протесты возымели действие, и Рената переводят в Петербург. Швеция — вот она, рукой подать, но он все сидит в опостылевшей России, не то в качестве почетного пленника, не то в качестве джунгарского дипломата. Чтобы скрасить ожидание, штык-юнкер приводит в порядок составленную им еще у ойратов карту Джунгарии — первое европейское описание тех неведомых мест. Уточнять монгольские названия и транскрибировать их на латинский язык ему помогали члены ойратского посольства (переводчик при джунгарском посольстве М. Этыгеров доносил, что к ойратам приходил Ренат «и на имеюшейся у него ландкарте их землице калмыцкое письмо звание местам с переводу их посланцов подписывал по-шведски»,[79] но не только они. Немалую лепту в создание карты Рената внес служащий коллегий Иностранных дел Василий Бакунин,[80] говоривший на монгольском языке, как на родном. На нем же, думается, и общались между собой при составлении карты эти два европейца — швед и русский.

Одна из двух карт Джунгарии, составленных Ренатом