Люди с чистой совестью

— Вот этого я и опасаюсь. Не возьму ее с собой. Теперь ей вожжа под хвост попала, как понесет…

— Куда же она ходила?

— А леший ее поймет! В хату полицая какого-то понадобилось ей бросить гранату. Обидел он ее, что ли. Не возьму я ее больше в разведку! Дисциплины не понимает!

Я так и не мог его убедить. Затем началась боевая страда. Мы забыли о Ганьке, занявшись более важными делами.

Недели через две как-то проходил я по улице Глушкевичей. На улице тихо. Базыма утром разослал приказание прекратить движение — день был ясный, опасались немецкой авиации. Изредка, скрываясь в воротах, проходили партизаны. Одинокий всадник мчался галопом по улице. Полы кавалерийской шинели развевались, как крылья большой дикой птицы. Всадник тряс плетью над ушами коня, изредка подогревая его ударами. Только снег летит за копытами.

— Гоняет, скаженная! — недовольно и завистливо сказал часовой.

Только тогда я узнал кавалериста. Это была белорусская дивчина Ганька. Но что за странная перемена в фигуре и одежде!

«Надо вызвать ее, узнать, как освоилась она в отряде».

Через полчаса в штаб вошла Ганька.

Женщины, о женщины! Даже на войне вы любите наряды. Даже в самых примитивных условиях жизни вы остаетесь верны своей природе. И ухитряетесь быть кокетливыми, даже выполняя воинские уставы.

— Па вашему приказанию!.. — гаркнула Ганька на весь штаб.

Привычные ко всяким рапортам писаря, и те подняли головы от своих бумаг.

Базыма ахнул.

Перед ним стоял небольшого роста казачок. Лихая прическа под бокс, кубанка с малиновым донцем, кавалерийская шинель, волочившаяся по полу, синие галифе, сапоги — все это делало Ганьку неузнаваемой. Вот только голос — несмотря на все усилия говорить хриплым баском, выдавал девушку.

— Как живешь?

— Спасибо, товарищ начштаба!

— В разведке?

— Так точно, товарищ начштаба.

— По дому скучаешь?

— Никак нет, товарищ начштаба!

— Так… Солдат хоть-куда… Ну, а как воюешь? Ганька молчит.

— Что, заело язычок?

— Нет, не заело… Какая это война? Так…

— Ого! А начальство что? Не обижает?

— Никак нет. Премного благодарна, товарищ начштаба.

— Солдат получился из девки хоть куда! — Базыма даже прищелкнул пальцами.

Поговорив еще немного, мы отпустили ее в роту. Но на этом дело не кончилось.

Разведчики невзлюбили Ганьку. Они просто не могли примириться с ее лихостью. Командиры упорно отказывались брать ее на задания, а все старались пристроить к уходу за ранеными или по хозяйственным делам. У нас до сих пор если и ходили девушки в разведку, то в одиночку, без оружия. Это считалось делом женским. Но в боевую разведку, по глубокому убеждению старых разведчиков, женщины не годились. Больше того, слыхал я от них какие-то суеверные намеки: «Баба в разведке — добра не жди».

Хлопцы мои, по своему укладу мыслей, кое в чем походили на моряков времен парусного флота.

Но не на ту напали.

Ганька упорно домогалась своего. Иногда, вопреки желанию командира взвода или отделения, все же выпрашивалась в поиск. Внешне подчиняясь дисциплине, она изредка все же выкидывала свои боевые номера. Понимая, что если так будет продолжаться, ее рано или поздно вытурят из разведки, дивчина нашла выход из положения: стала «покупать» разведчиков. Прекрасно зная окружающие села, говоря на местном наречии, она, как никто, умела проникать в тайны отнюдь не военного значения, но оберегавшиеся полещуками не менее военных. Совершенно секретные сведения о дислокации, производственной мощности самогонных аппаратов, о качестве и количестве их продукции и были объектом этой самогонной тактики. А конспирировались самогонные дела от партизан не меньше, чем от немцев. Ганька вызвалась разыскивать аппараты и так ловко справлялась с этим делом, что разведывательные командиры скрепя сердце принуждены были признать ее авторитет.

Так к ней и пристало прозвище «Анька-самогонщица».

В селе Глушкевичи, находившемся в самом центре Пинских болот, мы задумали рискованное дело.

На карте, лежащей на столе у Руднева, был нарисован небольшой паучок с четырьмя черными лапками железных дорог и синими усиками рек, а сбоку надпись: «Сарны». Несколько вечеров просидели мы — Руднев, Ковпак, Базыма, Войцехович и я, — думая, как раздавить нам «паучка». Повторить лельчицкие «партизанские Канны», как шутя прозвал Руднев тот бой, — здесь было невозможно. Город имел значительно больший гарнизон, подступы к нему были не в пользу атакующих, а кроме того, к городу вело много коммуникаций, — здесь-то и была главная для нас опасность. Но это и привлекало нас больше всего.

А разведка доносила, что «паучок» живет жадной паучьей жизнью. Черные щупальца дорог лихорадочно гонят на фронт боеприпасы и войска. В обратную сторону — на запад — идет награбленный хлеб, высококачественный авиационный лес. И еще — что болью отзывалось в наших сердцах — по рельсам катят запломбированные вагоны, везут в Германию согнанных со всей Украины невольников, наших советских людей.