Люди суземья

Сам факт, что Герман проявил интерес к Катерине Маркеловой, не слишком встревожил Василия Кириковича. Он хорошо знал, что сын находится в очень близких отношениях с Розалией Баравиной — дочерью исключительно влиятельных людей в городе, и было бы величайшей нелепостью предположить, что он сможет всерьез увлечься какой-то деревенской девчонкой. Но Василий Кирикович понял, что именно из-за этого легкого временного романа Герман наотрез отказался уезжать, пренебрег всеми доводами, которые он, отец, приводил ему, обосновывая необходимость срочного отъезда. Иными словами, свое пошленькое развлечение сын поставил на первый план. И это возмущало.

— А ведь ты зря Катьку-то хаешь. Добрая девка! — Акулина привстала на кровати, чтобы видеть лицо сына. — Эдакую невесту еще поискать!.. И обходительная, душевная. А ты спроси, чего она не умеет? Любую работу знает: и стряпать, и шить, и по дому обряжаться. За что хошь возьмется, все сделает. Твоему парню дак самая подходящая пара.

Рассуждения матери показались Василию Кириковичу настолько нелепыми и далекими от здравого понимания реальной жизни, что он даже не обиделся.

— Ладно, ты отдыхай. Мы уж как-нибудь сами разберемся.

Акулина хотела еще что-то сказать, но вновь улеглась и затихла.

Василий Кирикович увернул в лампе фитиль и заходил по избе взад-вперед.

Упорное нежелание сына уехать из Лахты он воспринял днем как юношеский каприз, не больше. И хоть не в его правилах было отступать от задуманного, он готов был задержаться в Лахте дня на три-четыре, пока сын не станет сговорчивей. Но теперь, когда стала известна истинная причина, почему Герман не хочет уезжать, Василий Кирикович решил не задерживаться ни одного дня. Уехать, уехать немедленно, завтра же, в крайнем случае — послезавтра, пока сын окончательно не свихнулся. И нечего больше тревожить стариков, нечего портить нервы и рисковать здоровьем...

Василий Кирикович ходил по избе, заложив руки за спину, и тщательно обдумывал, что и как говорить Герману. Он знал, что сломить упрямство сына будет очень не легко, но сделать это надо во что бы то ни стало, и не только во имя укрепления собственного, отцовского, авторитета, но и ради Германа, ради сохранения его самостоятельности...

Отец приступил к этому серьезному разговору утром.

— Я всю ночь думал о Светлане, — начал он издалека, взвешивая каждое слово. — Ей всего двадцать шесть, но она уже, считай, кандидат наук. А у нее способности значительно слабее твоих. Она вообще во всех отношениях менее одаренная. Но у нее есть одно большое преимущество... — Василий Кирикович сделал многозначительную паузу и посмотрел на сына. Тот лежал на спине, подложив руки под голову, и с полнейшим равнодушием смотрел вверх, где светилась утренней голубизной широкая щель. — Не догадываешься какое?

— Что?

— Преимущество у Светланы. Перед тобой.

— Не знаю. Никогда об этом не думал.

— Напрасно... Ее преимущество в том, что она всегда отлично понимала: мы — и я, и мама, и дедушка, пока был жив, — всегда желали и желаем ей только хорошего. Она и сейчас весьма послушна и никогда не пренебрегает нашими советами. В итоге, имея средние способности, она уже ученый.

— Да... Особенно мудро она поступила, когда вышла замуж за шестидесятилетнего профессора.

— Между прочим, это был действительно мудрый ход. Если хочешь, некоторое самопожертвование ради науки.

— Неужели ты в самом деле так думаешь? — Герман обернулся к отцу. — По-моему, это идиотизм! Выйти замуж без любви за старика, чтобы стать кандидатом наук, изменять ему, подстерегать удобный момент для развода или молить мужу смерти... Что может быть гнусней этого? Если ты решил прочитать мне воспит-лекцию на базе положительного примера, то поищи более достойный образец. Я убежден, что Светланка, хотя она и не говорит этого, глубоко несчастна. И я не жалею ее — сама виновата.

— Я поражаюсь, откуда берутся у тебя такие мысли? — едва сдерживая себя, сказал Василий Кирикович. — Можно подумать, что ты воспитывался черт знает в какой среде!

— С этим согласен. Я тоже так думаю.

— Что думаешь? — не понял отец.

— А то, что вырос действительно в ненормальной с... реде. — Он чуть было не сказал «семье».

— Вот, вот... Ты уже начинаешь говорить чужими словами чужие мысли. Докатился!.. А еще воображаешь себя взрослым. — Василий Кирикович пустил в ход самое надежное оружие: он начал давить на самолюбие — «больную мозоль» сына. — Твои новые друзья еще и не то напоют, только успевай повторять за ними, как попка. Скоро дойдешь до того, что попросишься к Маркеловым в подпаски.

Василий Кирикович ожидал, что сын «сломается» — возмутится, начнет грубить, выкрикивать дерзости, но быстро выдохнется, и тогда можно будет его «обкатать». Такой метод воздействия обычно срабатывал безотказно. Но на этот раз не получилось. Герман лишь усмехнулся и спокойно ответил:

— А что? Это было бы, пожалуй, интересно!..

Невозмутимость сына озадачила Василия Кириковича, сбила его с толку. Он потерял нить разговора и продолжал уже по инерции: