Люди суземья

Герман только теперь увидел, что за седлом были навьючены два связанных между собой больших мешка. Катя разнуздала Орлика, закрепила повод за оброть и мерин сразу потянулся губами к траве.

— Как дедушка?

— Так же. Не ест ничего, не встает.

— Завтра Марина приедет. Понимаешь, она одна на медпункте, вторая-то в отпуске, и ей сегодня никак нельзя, работы много. А завтра — обещала.

— Хоть завтра, и то хорошо бы... — Герман посмотрел на часы. — Может, посидим маленько? Ты же устала!

— Времени много. Лучше пойдем потихоньку.

— А лошадь?

— Не отстанет. А отстанет, свистну — и прибежит.

— Как в сказке!.. На меня сегодня такая тоска напала — нигде места себе не находил. Я ведь уже давно пришел сюда. Ждал, ждал, а тебя все нет. Даже сердце заболело. Думал, беду чувствует. Глупые мысли в голову полезли, будто ты уехала навсегда, а потом стал думать что вдруг зверь какой напал...

— Зверь не нападет... И я не навсегда уехала. А вот ты уедешь. Может, завтра...

Герман тревожно взглянул на нее.

— Почему ты так говоришь?

— Вам телеграмма есть.

— Телеграмма? Какая?

— Она в мешке, вместе с газетами. У нас телеграммы не заклеиваются, и я ее прочитала... «Срочно выезжайте у Светланы несчастье». Светлана — это твоя сестра?

— Сестра...

— Видишь, как получается, — Катя вздохнула.

— Вранье все это! — вдруг возмутился Герман. — Поссорилась с мужем, вот и все несчастье. Такое не раз бывало.

— Зачем же ты так?.. Мало ли что случилось!..

Герман молчал. Весть, что и говорить, неприятная.

— Ты не посмотрела, когда подана телеграмма?

— Нет. Она лежала на почте пять дней.

— Тогда и думать нечего! Очередной семейный конфликт. Если бы что другое, на почте была еще по крайней мере одна телеграмма, причем «срочная»... В общем, отец как хочет, а я не поеду. — Он взял ее под руку. — Вот ты веришь мне, а я ведь серьезно говорю: не знаю, как буду без тебя жить.

— Как жил, так и будешь. А уехать все равно придется. Не сейчас, через неделю или две, но уедешь.

— А если уехать с тобой, в этот самый... леспромхоз? Правда, я ничего не умею делать, но ведь научусь!

— Какой ты смешной!.. Тебя же будущей весной возьмут в армию.

— Ну и что? Армия — другое дело. Зато до армии будем вместе. Если, конечно, ты согласна.

— Никто тебя сюда не отпустит, — грустно сказала Катя. — Ни отец, ни мать. Да и тебе это только теперь так кажется, а вот уедешь домой, и все пойдет по-старому. Может, и письма даже не напишешь...

— И не напишу, раз ты мне не веришь.

— Почему же?.. Я верю. Но мне кажется, что все это у тебя пройдет. Вот вернешься в город, встретишься с друзьями, и самому не захочется никуда уезжать... Жили бы вы поближе, чтобы хоть изредка можно было видеться, тогда другое дело. А так — уедешь, и останется в душе одна тоска да ревность... И никакой надежды.

Герман молчал. Он даже не мог представить тот день, когда невозможно будет вот так, рука в руке, идти с Катей, с трепетным волнением ощущать ее близость, ловить взгляд ее доверчивых глаз, слышать ее голос — словом, чувствовать себя по-настоящему счастливым человеком. И самое страшное, что никто с таким пониманием и сочувствием не выслушает его, потому что там, в городе, никому нет дела до его сомнений. Ресторанным и парковым друзьям интересно знать, сколько в кармане наличными, а что в душе и в мыслях — им наплевать.

Но и уехать из дому, порвать с городом тоже было страшно. Привыкший праздно проводить время, Герман не мог представить себя рабочим человеком. И пусть десятилетка окончена еле-еле, он ни на мгновение не сомневался, что благодаря широким связям отца и матери институт в перспективе обеспечен. Ведь поступление в медицинский уже гарантировалось в это лето — мать сама отнесла документы председателю приемной комиссии. Но захотелось годик погулять, покутить с друзьями и он забрал документы обратно. И спрятал. Надежно спрятал, на дно пианино, на котором когда-то училась играть Светланка.

— Ты о чем так задумался? — спросила Катя.

Герман будто очнулся. Машинально, по старой городской привычке он молча обнял девушку за талию и вдруг испугался, что Катя отведет его руку. Но она, не сбавляя шаг, неожиданно плотней прижалась к нему. Тогда он обнял ее еще крепче. Рука ощутила ее упругий стан, и сердце бешено забилось в груди. Так оно билось когда он впервые в жизни обнял девушку, свою одноклассницу...

— Так ты не скажешь, о чем думаешь? — снова спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Все о старом...

— Но мы же договорились — старое не вспоминать!

— Больше не буду.

Катя взглянула на низкое, нависшее над лесом солнце и спохватилась:

— Ой, мне же надо ехать!

— Уже ехать?

— А как же? Видишь, солнышко торопит! — она осторожно сняла с талии руку Германа и остановилась.

На свист тяжелой рысью прибежал Орлик. Герман опять смотрел, как Катя легко и красиво вскочила в седло.

— Ты выйдешь к березам?

Она кивнула. И, уже отъехав немного, обернулась сказала:

— Перед деревней сверни к озеру, ладно?..

39

К вечеру самочувствие Кирика Савельевича опять ухудшилось. Старик задыхался от недостатка воздуха, хотя все окна были раскрыты настежь.