Люди удачи

А разве не так устроен мир, задается вопросом Махмуд. Вместо черных и белых квадратов – страны и океаны, и белый человек распространился повсюду, а черного согнали откуда только можно и оставили прозябать на окраинах доски, в гетто и трущобах. Но не в этот раз, решает он, съедает шашки Перкинса и одну за другой со стуком ставит их на стол. И с нежностью вспоминает имама своего детства и его коварно подмигивающее лицо; человека, единственной целью которого было осложнять жизнь британцам.

Махмуд пробил брешь в последнем ряду на стороне Перкинса. Его скромная шашка теперь дамка – король, способный абсолютно свободно перемещаться через всю доску. Когда-то давным-давно именно так он себя и воспринимал. Был самопровозглашенным королем, а не просто юношей из подклана Рер Гедид клана Саад Муса, сомалийцем, мусульманином, чернокожим. Эти ярлыки настолько пусты, что отзываются в нем гулким эхом, не задевая ни разума, ни сердца. Его отлили в единственной в своем роде форме, твердил он себе, – вот почему ему с таким трудом удается жить по правилам, неразборчиво нацарапанным другими людьми. Не спорь, не ссорься, не проси больше, чем тебе дано, не бывай там, где тебе не место. Но теперь эти ярлыки приколоты прямо к его телу: его клан имеет значение, потому что в Кардиффе их так мало; его принадлежность к сомалийцам важна для западноафриканцев и вестиндийцев, которые принимают его за араба, а не одного из них; его вера что-то значит для шейха и остальных из Нуруль-Ислама, которые считают, что он давно уже стал куффаром. А цвет его кожи? Лучше даже не вспоминать. Он спятил, если считал, что когда-нибудь сможет преступить пределы, ограниченные этим ярлыком.

Последняя шашка Перкинса окружена шашками Махмуда со всех сторон, и ей уже не сбежать. Конец игры.

– Что я вам говорю? Я играю белыми, и удача снова со мной.

Перкинс откидывается на спинку стула так, будто изнемог, и отпивает большой глоток чая. Потом вытирает верхнюю губу рукавом, еле слышно рыгает и отсчитывает пять спичек.

– Пожалуй, ты был прав.

Махмуд расставляет шашки в упорядоченное исходное положение, чтобы играть с Уилкинсоном. Как всегда суеверный, отказываться от выигрышных шашек он не собирается.

У него возникает вопрос, однако он не уверен, стоит ли вообще поднимать его и не нарушит ли он слабое подобие душевного покоя, который он в себе взрастил. Побарабанив ногтями по столу, наконец он решает просто спросить, и хрен с ним.

– Когда на суде задавали вопросы тому человеку, Пауэллу, мой юрист спросил про какого-то надзирателя, который позвал его в тюрьму поговорить о человеке, которого видел стоящим снаружи, о том, что похож на меня. Вы знаете, кто этот надзиратель?

Перкинс и Уилкинсон с сомнением хмурятся.

– Да ничего, просто любопытно стало, вот и все, – поспешно добавляет Махмуд.

– Само собой, я мог бы разузнать… я ведь не местный, навскидку не скажу. – Перкинс переглядывается с Уилкинсоном.

– Да выяснить-то было бы нетрудно. Только нужно с начальством согласовать. Узнать, не надо ли солиситору…

Махмуд прерывает его:

– Нет, впутывать солиситора я не хочу, просто хотел сказать… ну, знаете… что благодарен ему за то, что пытается помочь мне, за правду.

Перкинс треплет его по руке:

– Это несложно, предоставь это нам.

Махмуд кивает, уносится мыслями к тому, кого надзиратель заметил стоящим за тюремными воротами – его безвинного двойника? Настоящего убийцу, явившегося позлорадствовать? А может, просто блуждающую душу Махмуда.

– Это быстро? – Махмуд снова лежит на койке лицом к кирпичной стене, сраженный усталостью, пробравшей его до костей.

– Что «это»? – отзывается Перкинс, с хрустом разминая затекшую спину.

– Когда вешают.

Молчание.

– Да, – наконец отвечает Уилкинсон.

– Много времени надо, чтобы умереть?

– Отключаешься мгновенно.

– Уверены?

– Абсолютно.

– Хорошо, – говорит Махмуд, закрывая глаза.

Махмуд слышит ее глубокий напевный голос еще до того, как видит ее. Лору.

Перкинс уходил помочь ей подняться по ступенькам вместе с детьми и теперь возвращается в коридор, неся на руках старомодную прогулочную коляску с большими колесами. Махмуд входит в комнату свиданий, где один у стеклянной перегородки стоит Дэвид и нервно смотрит на отца, высовывая до подбородка язык и снова пряча его.

– Ааббо, – зовет Махмуд, прикладывая ладонь к стеклу, – ии каалай.

Дэвид не шевелится.

Махмуд переходит на английский:

– Иди к папе.

Дэвид убегает в открытую дверь и возвращается уже вместе с Лорой, на бедре которой пристроен Мервин, а Омар цепляется с другой стороны за юбку.

– Красота, – улыбается Махмуд, которому вид их всех вместе заполняет глаза.

Лицо Лоры рушится: бесстрастное спокойствие на нем сменяется обмякшей, всхлипывающей болью.

– Сядьте. Сядьте. Сядьте! – велит Махмуд, качая головой. – Хватит уже.

Мервин смотрит на покрасневшее лицо матери, а потом, крепко зажмурившись, поднимает рев и этим запускает цепочку событий, которая не заканчивается, пока у всех глаза не становятся мокрыми, в том числе у Махмуда.