Люди удачи

Фантазия у Бурулеха оказалась дьявольской. Махмуда и остальных он заставил делать сотню отжиманий, а потом – искать в корыте, полном овсянки, размокшего хлеба, объедков сосисок и бог весть чего еще, спрятанную на самой глубине монетку. Новичков в испачканных и мокрых рубашках затем заставили выпить какое-то бурое снадобье, отдающее запахом душевых кабинок, и окунули в бочки с подкрашенной зеленым морской водой. Махмуд выдержал испытание последним, так как передумал пить непонятную жидкость, но Бурулех подставил ему подножку, пока он бежал к бочкам, и вылил ему стакан прямо в рот. Махмуд отбивался на скользкой палубе, смеясь и бранясь на сомалийском, но Бурулех, которому новая роль придала сил, отпустил его, только когда неизвестная жидкость оказалась выпитой.

Грязная была затея и в то же время веселая. Они словно стали детьми, не думающими о ранге, цвете кожи, жалованье или зависти. Каждый был просто человеком со смеющимся ртом, работающими мышцами, глазами, повидавшими всякое, и сердцем, способным как любить, так и ненавидеть.

Надо было им остаться там навсегда. Дрейфовать вблизи дна планеты. Забытыми. Недосягаемыми для всего мира. Он женился на Лоре перед самым отплытием на «Гленлайоне», но, если бы он так и не вернулся, может, жизнь сложилась бы лучше у них обоих.

– Начальник тюрьмы устроил тебе встречу с магометанским священником, он будет здесь в полдень. – Перкинс отсчитывает тринадцать карт, начиная игру в рамми.

– Шейх Исмаил? Или Шейх аль-Хакими? – Махмуд собирает свою сдачу одной рукой и стучит картами по столу, выравнивая края.

– Я, к сожалению, запомнил только, что он шейх.

– Напрасно он обращался, неважно, к кому из них. Им плевать на мою шкуру и душу. Их приведут в комнату для свиданий?

– Нет, прямо сюда, на случай, если ты захочешь помолиться вместе с ними.

Махмуд оглядывается по сторонам, видит переполненную пепельницу и свою койку с дешевым серым одеялом и засаленной подушкой.

– Здесь слишком грязно.

Перкинс окидывает взглядом камеру.

– Я еще и не такое повидал, но, если хочешь соблюсти приличия, можешь навести порядок. – Он улыбается.

Так Махмуд и делает, отложив карты. Он не желает, чтобы кто-нибудь из йеменцев видел, как низко он пал, он не даст им повода позлорадствовать и сообщить остальным, как плохо живется сомалийскому вору. Встряхнув постель, он оправляет ее поверх матраса. Тарелку с хлебными крошками и пустую эмалированную кружку он переставляет на стол, Перкинс высыпает содержимое пепельницы поверх крошек и уносит мусор к двери. Там он стучит и ждет, когда его выпустят.

Он является во всей красе – аль-Хакими в чалме размером с глобус и широком расшитом халате.

– Абракадабра, – шепчет Уилкинсон Перкинсу, подавляя смешок.

Перкинс хмурится и отводит его в угол у двери, чтобы дать Махмуду и священнику возможность уединиться.

Шейх приносит с собой запах прежде общего для них мира – ладана, специй, уда, – и Махмуду приходится подавлять в себе желание зарыться носом в одеяние гостя.

Аль-Хакими на три или четыре дюйма ниже ростом, но он откидывает голову, задрав тонкий крючковатый нос, и смотрит на Махмуда свысока.

– Ассаламу алейкум, ибн Маттан.

– Ваалейкум салаам, шейх. – Махмуд протягивает руку.

После мгновенного замешательства аль-Хакими выпрастывает маленькую желтую кисть из тяжелых складок облачения.

Им неловко друг с другом и в таком положении.

– Садитесь, – говорит Махмуд по-английски и указывает на стулья.

– Меня призвали предложить тебе духовное утешение, но прежде хочу сказать, насколько прискорбна и постыдна эта ситуация, – начинает аль-Хакими по-арабски, оглядываясь через плечо на надзирателей и натужно улыбаясь. – Ты должен исправиться, пока еще не слишком поздно.

– Как?

– Повторяя слова Корана: «Господь наш! Воистину, мы уверовали. Прости же нам наши грехи и защити нас от мучений в Огне».

– Вы думаете, у меня на уме есть хоть что-нибудь еще, кроме «рабби инна заламту нафси фагфирли»? Я повторяю это день и ночь. Я знаю, как я навредил своей душе.

– Так ты признаешься? – говорит аль-Хакими, качая головой.

– Признаюсь в чем? Что я пил, играл в азартные игры, воровал, тратил время на женщин? Да.

– Нет, в том преступлении, за которое тебя держат здесь?

– Нет, я не могу признаться в том, чего не совершал.

– Но не можешь и просить прощения за то, в чем не сознался.

Махмуд прижимает левую ладонь к сердцу, а правую руку поднимает так, чтобы указательный палец был направлен в небо.

– Аллах свидетель, я не убивал эту женщину, моя кровь и ее кровь пролиты безвинно. Передайте это всем. Я умираю не как безвинный человек, а как шахид.

– Мученик? – повторяет аль-Хакими, вскинув бровь.