Люди удачи

– Знаешь, иногда вот так смотришь, как плавно едет мимо шикарный автомобиль, и думаешь – а вдруг за кем-то из девчонок? А потом понимаешь, что глаз-то положили на тебя. В первый раз я только ахнул мысленно: «Господи Иисусе!» Испугался, что какому-нибудь педику захотелось черного мясца, но на треклятом пассажирском сиденье была женщина. И вот опускает она темные очки и смотрит на меня в окно «Роллс-Ройса» – шик-блеск, скажи? Клянусь, с виду она прямо как Мэрилин Монро, важная такая Мэрилин, и крупный жемчуг на шее едва не душит ее. А тот тип палец так согнул и зовет меня. «Добрый вечер, добрый вечер, не правда ли, чудесная погода?» – «О, несомненно!» Поговорили мы так на английский манер, а потом он и говорит – мол, они устраивают вечеринку и хотели бы пригласить меня, нет, он сказал, что на меня «распространяется приглашение». – Ллойд хмыкает. – А я говорю, что буду несказанно рад, и сажусь на заднее сиденье – светлая тонкая кожа, приятный запах, ноги можно вытянуть – места много, и едем мы к ней домой в Холланд-парк. От подробностей я тебя избавлю, но это была вечеринка, на каких я до тех пор ни разу не бывал, а потом узнал, после того как вернулся в парк с тремя фунтами в кармане, и девчонки стали расспрашивать, где я был.

Махмуд морщится. Ему сразу вспоминается, как еще когда он только прибыл в Кардифф, какой-то человек вышел из паба – лысый, втиснутый в костюм-тройку, – схватил его за руку и сказал, что его жена хотела бы поздороваться. И они пошли к его тощей жене. Черные волосы, начес, белое от пудры лицо – смущается и старается скрыть плохие зубы. «Поздоровайся!» – велит ей муж, и она опускает глаза и что-то бормочет, вроде как «здравствуйте». Махмуд вырывается и идет прочь. «Не уходи, – уговаривает мужчина, – у тебя есть где остановиться? А у нас все равно кровать пустует». Он не понимал тогда, почему они так рьяно зазывали его к себе, ведь многие ему даже в глаза не смотрели. Ему понадобилось время, чтобы сообразить: для некоторых мужчин самое острое ощущение – смотреть, как их женщины делают это с кем-то другим, особенно с чернокожим. Это было все равно что узнать, что он окружен каннибалами, уму непостижимо, как может мужчина так поступать со своей женой? С детьми? С самим собой? У него возникло чувство, что он заехал слишком далеко от дома, чтобы хоть что-нибудь понимать.

– Мужчине надо крутиться, зарабатывать, пока он может, и нечего тут стыдиться.

В ответ Махмуд дышит ровно и глубоко, притворяясь спящим, но Ллойд продолжает бубнить до тех пор, пока не усыпляет его по-настоящему.

Берлин, должно быть, запугал бадмарин, матросов, чтобы заставить их раскошелиться, потому что утром является адвокат, просит свидания с Махмудом и объявляет, что его прислали представлять его в суде. Молодой парень с заметным «вдовьим мыском» и изогнутыми черными бровями, которые остаются поднятыми все время, пока он говорит. В глаза Махмуду он старается не смотреть, только указывает ребристым ногтем большого пальца то на одну, то на другую строчку, где надо поставить подпись. Его старательное «М. Х. Маттан» все еще выглядит неуклюже и криво, совсем по-детски. Адвокат – кажется, Морган, Махмуд не уловил – сует бумаги в большой желтый конверт, на котором слово «Рекс» вычеркнуто и свежими черными чернилами надписано «Регина», и уходит, коротко кивнув через плечо на прощание.

Тюрьма гудит, как вокзал, каждый шум в ней кажется гулким и металлическим из-за голого кирпича и перекрещенных металлических решеток. Смех, звон ложек в эмалированных мисках, свистки тюремщиков, а за одним столом обладатель баритона поет скорбный валлийский гимн пустой стене. Заключенные-мальтийцы сбились в кучку, благодаря загару и аккуратным темным усам они выглядят здоровее и почему-то опаснее толпы бледных и неопрятных белых. Махмуд видит еще несколько цветных: пару из Западной Африки, с мелкими шрамиками на щеках, худосочного араба с темными полукружиями под глазами, китайца с толстой шеей и татуировками на тыльной стороне ладоней, самодовольного красавца индуса. Овсянку разложили по мискам всего несколько минут назад, а из кухни уже несет капустой и вареным мясом. Дни в тюрьме пролетают так быстро, будто тюремщикам не терпится загнать заключенных спать, чтобы самим на свободе побегать по коридорам и дворам, покататься на перилах, повисеть на решетках, как на трапеции.

– Ты идешь? – Ллойд толкает его и первым направляется во двор для прогулок.

Двор не столько для прогулок и занятий спортом, сколько для того, чтобы постоять, подышать свежим воздухом, посмотреть на небо не сквозь закопченное и заляпанное птичьим пометом стекло. Заключенные ходят по кругу, самые старшие – в середине, задевая друг друга плечами, основная тема разговоров шепотом – курево, о преступлениях не говорят, о прошлом не распространяются.

– Вы только гляньте на него! – говорит кто-то, заставляя встрепенуться всех, кто есть во дворе.

– На кого?

– О чем ты?

– Ну и на кого глядеть?