Люди удачи

– На Сингха! – шипит тот, кто начал первым, и его плоская лысина становится заметной: запрокинув голову, он указывает на наружную лестницу, ведущую в дальнее крыло.

Махмуд тянет шею, положив руку на плечо Ллойда, чтобы приподняться повыше.

Индиец в бледно-голубом тюрбане появляется между черными копьями, которыми ощетинился верх кирпичной ограды двора. Широкий в спине и длиннобородый, как пророк, он двигается с неуклюжей грацией танцующего медведя, его руки закованы в наручники, он спешит, чуть ли не подскакивая на каждом шагу, следом за тюремщиком, оба проходят под аркой и скрываются из вида.

– Вот жирдяй, а? – кричит кто-то, и после секундной паузы заключенные во дворе разражаются дружным хохотом.

– С ним веревкой не обойдешься! Скорее уж цепь понадобится жадному ублюдку.

– Чего ж капиталы-то не наращивать, если кормят от пуза.

– Слышь, ваша честь, ты смертный приговор сколько хочешь выноси, главное, чтобы стейк мне прожаривали как следует.

– Да какой ему стейк, пацан, он же индуист! Они рисом со специями пробавляются.

– Мусульманин он, болван!

– Дебилы вы все, этот человек сикх! Даже по имени видно! Никто не сидел с ним, что ли?

– Я сидел. Кто хочет знать, как зовут индийца, который везде поспел? Биндар Дундат…[10] Это бесплатно, парни, пользуйтесь.

Одни слушатели стонут, другие фыркают, но общее настроение и странный холодок, который ощущает Махмуд, глядя, как уводят приговоренного к казни Аджита Сингха, улетучивается, когда заключенные отказываются проникаться им.

– Как это говорится у англичан? – толкает его в бок Ллойд.

– Что? – спрашивает Махмуд, наморщив брови.

– Тот человек… похоже, его гусь уже зажарен[11].

– Подумать только, судьба привела его сюда аж из самой Индии.

– Как думаешь, долго тебе здесь торчать?

– Слушай, да я выйду еще до конца недели.

– Вот и я тоже.

– Кто сказал?

– Богом клянусь, старина, достала меня эта дыра.

– Уверен, что больше у них на тебя ничего нет?

Махмуд перестает обрывать заусенец на большом пальце и ложится на свою койку. Вспоминая последние несколько недель, он убеждается, что за ним ничего не числится, разве что на скачках в Ньюпорте он обчистил карманы одного старикана.

– Ничего.

– А ты слышал про ту еврейку, которую ограбили и убили прямо у нее в лавке на Бьют-стрит?

– Кто же об этом не слышал?

– Хороший был у нее там сейф, большой. Завидная добыча.

– Думаешь? А по мне, так она мелочовкой торговала.

– Ты у нее хоть раз бывал?

– И не один. Рубашки покупал, платья жене.

– Я слышал, злая она была, настоящая еврейка, из тех, кто слышит звон монет в твоих карманах, даже когда переходишь улицу.

– Однажды она пыталась всучить мне упаковку рубашек, а там двух не хватало.

– Ну а я о чем говорю? Должно быть, не на того нарвалась. Сцепились, она умерла, а он такой думает: а с чего мне уходить отсюда с пустыми руками? Непреднамеренное убийство – так это называется.

– Кому в голову придет сцепиться с женщиной и схватиться за нож?

– А это был нож? Я не знал.

– Или бритва, неважно, все равно оправданий нет.

– Если этот человек убедительно все растолкует полиции, ручаюсь, к нему проявят снисхождение.

– Где ты видел, чтобы они проявляли снисхождение к человеку? Разве что у него есть деньги или знакомства. Я сам видел, как они будили белых нищих пинком в голову.

– Не, старина, надо уметь умасливать их, они же простые парни, только в форме, а полицейские и бандиты нужны друг другу: они придают смысл нашей жизни, мы – их.

Махмуд не верит: что это еще за габай, басни?

– Никакие они не простые парни, и в моей жизни они точно не нужны.

– Да я что хочу сказать… все, что человек делает в жизни, – это способ выглядеть как можно лучше.

– А ничего не говорить им, ничего, кроме вранья, – единственный способ говорить с полицией. Держи рот на замке или уводи их как можно дальше оттуда, куда тебя хотят привести. А если не понимаешь этого, возвращайся к себе в страну.

Ллойд смеется:

– Не торопи меня, старина, я сам знаю, когда вернусь. Первого января 1960 года. Вот дата, которую я себе пообещал, тогда и уеду, и ни минутой раньше, разве что у Всевышнего на этот счет свое мнение.

– А почему шестидесятого?

– Потому что тогда проживу ровно десять лет в старушке Бриташе, десяточку, и смогу сказать, что видел ее, жил в ней и уехал из нее. А ты собираешься обратно к себе в пустыню?

– Я об этом не думаю, пока мальчишки не подрастут, мне нет места там, где их нет.

– Ручаюсь, ты какой-нибудь принц, или сын вождя, или двоюродный брат самого Селассие.

– Кто – я? – Махмуд издает смешок, который словно застревает у него в горле. – Шутишь? У нас лавчонка в Харгейсе, ну, и голов десять верблюдов пасутся в пустыне с остальным стадом нашего клана. Ничего такого, чтобы спешить на родину… мой отец был коротышкой, как Селассие, только это у них и есть общего.

– Значит, сюда ты прибыл, чтобы попытать удачу, как все мы? Мои школьные товарищи говорили, что старушка Бриташа уже стоит на коленях, так что надо мне приехать и взять ее сзади. – Он гогочет.