Люди удачи

– Я говорила с Берлином, он сказал, что у них есть деньги на адвоката, по крайней мере на слушания у магистрата, но Общество дружбы Аллави в мечети пальцем не пошевелит, чтобы помочь. Шейх сказал, что у них в уставе говорится: если человек вляпался по своей вине, они к его делам непричастны.

– Йеменцы – сволочи. Берут наши деньги, когда это их устраивает, и ничего не хотят давать взамен. С чего вдруг это моя вина? Я не имею никакого отношения к этой женщине, к этой лавке и к этому убийству.

– Знаю, Муди, это я знаю. Просто недоразумение. Ты же никогда не поднимал на меня руку, так как ты мог однажды вдруг взять и перерезать горло незнакомой женщине? Но ты нажил слишком много врагов, а друзей у тебя почти нет. Шейх просто наказывает тебя за то, что случилось в прошлом году.

– И долго еще он собирается меня наказывать? Я же заплатил штраф, получил условный срок, вернул деньги. Может, он еще и в жертву меня принесет на ид? Ибн шармута.

– Хватит, Муди, ты ребенка нервируешь.

Махмуд трется щекой о мягкие и тонкие волосенки Мервина.

– Когда приведешь других мальчишек?

– Можно только по одному. Женщина из социальной службы здесь, в тюрьме, отговаривала меня, когда увидела, что я несу Мервина, говорила, что ему вредно бывать в такой обстановке.

– Забудь.

– Да я и не собиралась ее слушать, не волнуйся. Следующим я приведу Дэвида, а то он все спрашивает, где ты, – говорит, ты опять плохо вел себя, наверное.

– Смышленый мальчик, все замечает.

– Слишком уж смышленый: на днях пытался вечером не пустить папу домой, говорил, будто бы слышал по радио, что полиция разыскивает старика с усами.

Махмуд смеется, запрокинув голову:

– Нет! Это не мой сын, если он заодно с полицией.

– Твой, не сомневайся: он все еще показывает тот сомалийский танец, которому ты его учил. Как там он называется?

С ничем не запятнанным удовольствием Махмуд вспоминает, как до рождения Мервина они вчетвером жили в уютном домике в Халле. В камине горел уголь, а он сам, набросив на плечи вместо шааль покрывало с постели и взяв круглую жестянку из-под печенья вместо барабана, показывал Омару и Дэвиду, как танцуют кочевые сомалийцы. Раз, два, три… потом пауза, и Махмуд в этот момент прыгает вперед с криком «сообах» – «выходи». Он привязывал подушки к талиям мальчишек, и они топтались вокруг него, вытаращив глаза, как полные луны, нелепо и неуклюже двигая руками и ногами и совершенно не в лад, коверкая, повторяли «сообах». А Лора задумчиво наблюдала за ними, сидя в обитом твидом кресле, которое они по дешевке купили у матроса-сомалийца.

– «Даанто», он называется «да-ан-то». – Он старается произнести и без того простое слово так, чтобы было легче повторить.

– «Данту», скажу негоднику, когда вернусь домой. – Лора встает, чтобы забрать Мервина, и торопливо целует кончики пальцев Махмуда, когда тот подает ей ребенка. – Не падай духом, ладно?

– Ладно.

Сначала рот, потом нос? Ступни перед ушами? Махмуд ошибается в последовательности вуду, ритуального омовения, и повторяет многие этапы несколько раз, пока не убеждается, что достиг тахарат – чистоты. Другие заключенные странно поглядывают на него, едва поплескав водой в лицо и отходя от плюющихся кранов. В последний раз он молился как полагается в Бомбее в сорок девятом, в мечети Джама-масджид между рынком Кроуфорда и базаром Завери. Омовения совершались у старого бассейна, в ярко-зеленой воде которого сверкали золотые рыбки и то и дело на поверхность всплывали черепахи. Их судно, пароход «Эммелин», встало в городском порту и разгружало британскую сельскохозяйственную технику и двухэтажные автобусы, а Махмуд уговорил других сомалийских кочегаров, угольщиков и смазчиков сходить вместе с ним в широко раскинувшийся город. Довольно быстро они очутились в районе базаров; пробуя манго, папайю, вязкий тамаринд и сушеный сахарный тростник, они праздно блуждали среди прилавков. Под высокой сводчатой крышей было все, что только можно купить: фальшивое золото, квохчущие куры, узорчатые ковры, накладные волосы и хна, индуистские божки и кричаще-яркие изображения Иисуса и Марии, маслянистые духи и ароматические палочки, лишенные зубов кобры и блеющие белые козлята. После всей этой мешанины масджид стал желанной находкой. Призыв на молитву аср исходил от этого здания с луковицей купола, голуби и черные коршуны взвивались в равнодушное безоблачное небо, плитка с затейливым узором покрывала каждую поверхность масджида. Между двумя величественными колоннами, вокруг широкого водоема, сидела на корточках горстка нищих калек, медленно и благовоспитанно поедая из общей тарелки рис и водянистый дал. Когда местный житель объяснил им на смеси хинди и арабского, что этот масджид известен как «корабль грядущего мира», потому что возведен на воде, Махмуд сохранил эту фразу в том углу памяти, где берег все, что считал красивым.