Люди удачи

– Доедай, дорогая.

– В меня уже не лезет.

– Настолько, что даже для «никербокер глори»[14] места не найдется?

– Этого я не говорила. – Грейс улыбается.

– Ну-ну…

Грейс решительно накалывает на вилку молодую морковку. За соседними столиками парочки флиртуют, уплетая многослойные сэндвичи и ломти торта, а две пожилые женщины спорят из-за чести оплатить счет на два шиллинга.

Форма школы Хауэллс лежит в коробке под столом: голубой сарафан, темно-синий пиджак, белая блузка, чулки цвета хаки и старомодное нижнее белье. Обошлась она чересчур дорого, но, пока Грейс в примерочной поворачивалась так и сяк перед зеркалом, утонув узкими плечиками в пиджаке, у Дайаны немного отлегло от сердца. Она подыскала им небольшую квартирку неподалеку от школы, на цокольном этаже высокого викторианского дома рядовой застройки, с садом площадью в пол-акра. Хозяева недавно отремонтировали это жилье, и его стерильность привлекла Дайану: ни детских каракулей в потайных уголках, ни забытой обуви, ни волос в стоке, напоминающих, что это чей-то чужой дом, а ее – в трех милях отсюда, по другую сторону железнодорожного моста. Ранее в этот же день она показала квартиру Грейс, и девочка с напористым воодушевлением воспринимала все, что видела: окна с подъемными рамами – прелесть, маленькие черные камины – прелесть, новое красновато-коричневое ковровое покрытие – прелесть, а увитая глицинией беседка в саду – вообще чудо. Ребенок в ней исчез, упрямство и эгоизм выпали вместе с молочными зубами. Появлялся нежный бутон будущей женщины, темными глазами всматривающийся в лицо матери в поисках хоть какой-то подсказки о том, что надо говорить, делать, чувствовать. Бойко отбивающая чечетку Ширли Темпл превратилась в молчаливую инженю с киноэкрана, готовую отступить в тень. «Мы здесь все красиво устроим», – повторяла Дайана, но квартира казалась слишком чуждой и тихой, а улица снаружи – чересчур приличной и безжизненной. Никто не стучался в дверь, чтобы поздороваться, ночи проходили в жуткой тишине. Может, именно это им и нужно – импровизированный санаторий для исцеления.

О случившемся они никогда не говорили, однако его тяжкое присутствие всегда ощущалось в их молчании и отрешенных взглядах. Грейс предстояло дать показания в суде. На этом настоял детектив Пауэлл, утверждая, что присяжным просто необходимо видеть ее на свидетельской трибуне. Спорить с ним было трудно, в конце концов у нее возникло желание угодить ему, вместо того чтобы потребовать то, за чем пришла, и у нее осталось чувство собственной приниженности и ценности одновременно. Пауэлл говорил, что их дело против того сомалийца подкреплено вескими доказательствами, многочисленными данными судебной экспертизы и множеством свидетелей со стороны обвинения, но им все равно нужно, чтобы Грейс сказала, что именно этого человека она видела в дверях. Он объяснил, что после сильного шока психика способна сыграть с людьми злые шутки, стирая одни воспоминания и делая другие кристально-ясными, и от них с Грейс требуется как следует постараться и вспомнить лицо преступника, потому что все улики указывают на этого сомалийца. Детектив снова показал ей фото подозреваемого и, пока Маттан скорбным взглядом смотрел на нее со стола, добавил, что у нее будет масса времени, чтобы припомнить увиденное, поскольку суд начнется не раньше, чем откроется выездная сессия в Суонси.

Провожая ее из полицейского участка, он пожал ей руку:

– Если вам или вашей дочери что-нибудь понадобится от нас, дайте мне знать, капрал Танай. Я помню, как ваш отец приходил в полицию выправлять бумаги о натурализации, еще давно, в двадцатые годы. Ваша семья всегда была гордостью этого города. Очень надеюсь, что вам больше не придется обращаться к нам за помощью в связи с неприятностями, но, если понадобится какая-либо справка или что-то в этом роде, помните, что достаточно просто позвонить мне.