Люди в темные времена

You hope, yes,

your books will excuse you,
save you from hell:
nevertheless,
without looking sad,
without in any way
seeming to blame
(He doesn’t need to,
knowing well
what a lover of art
like yourself pays heed to),
God may reduce you
on Judgement Day
to tears of shame,
reciting by heart
the poems you would
have written, had
your life been good[206].

I

Когда в 1941 году Бертольт Брехт искал – и нашел – приют в Америке, он отправился в Голливуд, «чтобы стать одним из продавцов» на «рынке, где покупают ложь», и куда бы он ни пришел, его встречали слова «Spell your name» [ «Ваша фамилия по буквам»][207]. В немецкоязычных странах он был знаменит с начала двадцатых, и ему не очень-то понравилось снова оказаться неизвестным и бедным. В 1947 году его вызвали в Комиссию по антиамериканской деятельности; он явился с билетом до Цюриха в кармане, выслушал горячие похвалы за «сотрудничество» и уехал из страны. Но когда Брехт попробовал поселиться в Западной Германии, оккупационные власти отказали ему в разрешении[208]. Этот отказ оказался пагубным почти в равной степени и для Германии, и для самого Брехта. В 1949 году он переехал в Восточный Берлин, получил под свое начало театр – и, впервые в жизни, полную возможность наблюдать с близкой дистанции коммунистический вариант тоталитарной власти. Он умер в августе 1956 года.

После смерти Брехта его имя стало известно на всем европейском континенте – даже в России, – а также в англоязычных странах. За исключением «Семи смертных грехов мелкого буржуа» – второстепенной вещи, переведенной У. X. Оденом и Честером Калманом (их великолепный перевод «Расцвета и упадка города Махагони» остается не издан), – и «Галилея», переведенного Чарльзом Лафтоном и самим Брехтом, ни одна его пьеса и, увы, почти ни одно его стихотворение не выходили в переводе на английский, достойном этого великого поэта и драматурга; и ни одна его пьеса – за исключением «Жизни Галилея» с Чарльзом Лафтоном, продержавшейся в Нью-Йорке шесть представлений в конце сороковых, и, может быть, «Кавказского мелового круга» в Линкольн-центре в 1966 году – не была как следует поставлена на англоязычной сцене. Достоверный, хотя и не блестящий перевод первого стихотворного сборника Брехта – Die Hauspostille, вышедшего в 1927 году, сделанный Эриком Бентли, с хорошими примечаниями Гуго Шмидта, вышел в издательстве Grove Press под названием «Manual of Piety» («Учебник благочестия»). (Ниже я иногда буду цитировать этот перевод.) Но у славы есть своя динамика, и хотя иногда трудно понять, почему люди, не знающие ни слова по-немецки, должны восхищаться и восторгаться Брехтом по-английски, все же этому восхищению и восторгу стоит порадоваться, поскольку они вполне заслуженны. Слава прикрыла и обстоятельства, заставившие Брехта уехать в Восточный Берлин, и это тоже радует, если вспомнить то время, когда второразрядные критики и третьеразрядные писатели безнаказанно его обличали[209].

Однако политическая биография Брехта, своего рода показательный случай проблематичных отношений между поэзией и политикой, – предмет отнюдь не маловажный, и теперь, когда его слава упрочилась, настало, видимо, время задать кое-какие вопросы без риска недоразумений. Конечно, догматическая и часто смехотворная приверженность Брехта коммунистической идеологии сама по себе едва ли должна всерьез нас беспокоить. В стихотворении, написанном во время войны в Америке, но напечатанном только теперь, Брехт сам указал на единственно важный здесь пункт. Обращаясь к немецким поэтам, жившим в гитлеровской Германии, он говорит:

Вы, поющие Гитлера,
будьте осторожны! Я…
…знаю:
он скоро умрет и, умирая,
переживет свою славу, но
даже если бы он необитаемой землю
сделал, ее покорив, ни одна
песнь не смогла бы, его воспевая,
остаться нетленной. Конечно, замрет
крик боли даже всех континентов
быстрей, чем успеет хвалу
палачу заглушить. Конечно,
у тех, кто поет злодейства,
голоса благозвучны. И все же
самой прекрасной считается предсмертная песнь лебедя:
он поет без страха[210]

.