Люди в темные времена

Но не только страх угодить в ловушку заставлял ее в одном интервью за другим настойчиво защищаться против расхожего мнения о себе как о прирожденном писателе и «творце». Дело в том, что у нее никогда не было ни честолюбия, ни особенной тяги к писательству, не говоря уже о том, чтобы быть писательницей; то немногое, что написано в Африке, можно вынести за скобки, как служившее лишь для того, чтобы «в пору засухи» (во всех смыслах слова) рассеивать ее тревоги за ферму и развеивать скуку, когда не было другой работы. Лишь однажды она «написала что-то художественное ради денег», и хотя «Ангелы-мстители» действительно принесли ей денег, результат оказался «ужасным». Нет – писать она начала, просто «чтобы заработать на жизнь», а «умела она только две вещи – готовить и… может быть, писать». Готовить она выучилась в Париже и позже в Африке, чтобы радовать друзей, а чтобы развлекать друзей и туземцев, она научилась рассказывать истории. «Если бы она могла остаться в Африке, она бы никогда не стала писателем». Так как: ≪«Moi, je suis une conteuse, et rien qu’une conteuse. C’est l’histoire elle-même qui m’intéresse, et la façon de la raconter» («Я всего лишь рассказчица. Мне интересна только история и как ее рассказать»). Чтобы начать, ей были нужны только жизнь и мир – чуть ли не любой вид мира или среды; ибо мир полон историй, событий и происшествий и странных случаев, которые только и ждут, чтобы их рассказали, и причина, почему они обычно остаются не рассказаны, согласно Исак Динесен, – лишь отсутствие воображения: ибо только сумев вообразить то, что случилось, и повторить это в воображении, вы увидите истории, и только имея терпение рассказывать их снова и снова («Je me les raconte et reraconte»), вы сможете рассказать их хорошо. Этим она, конечно, занималась всю жизнь; но не затем, чтобы стать писательницей, и даже не затем, чтобы стать одним из тех мудрых и профессиональных рассказчиков, каких мы встречаем у нее в книгах. Не повторяя жизнь в воображении, нельзя быть вполне живым, «отсутствие воображения» мешает людям «существовать». «Храни верность истории, – наставляет один из ее рассказчиков ученика, – храни вечную и неуклончивую верность истории», – и это значит ни много ни мало как: храни верность жизни, не выдумывай, а принимай то, что дает тебе жизнь, покажи себя достойным всего, что случается, вспоминая это и обдумывая, и тем самым – повторяя в воображении; вот так можно оставаться живым. А жить, то есть оставаться вполне живой, очень рано стало и до конца осталось ее единственной целью и желанием. «Жизнь моя, я не отпущу тебя, доколе не благословишь меня, но благослови меня – и я тебя отпущу»[49]. Награда за рассказывание – это и есть способность отпустить: «Когда рассказчик верен… истории, тогда, в конце, заговорит тишина. Если предать историю, тишина – всего лишь пустота. Но мы, хранящие верность, когда произнесем последнее слово, услышим голос тишины».

Для этого, безусловно, требуется мастерство, и в этом смысле рассказывание – не просто часть жизни, но может стать самостоятельным искусством. Чтобы стать художником, требуются еще и время, и известная отрешенность от одуряющего, опьяняющего процесса самого проживания, сохранять которую в самой гуще жизни, видимо, способен только прирожденный художник. Впрочем, в ее случае жизнь как таковая от писательской жизни отделена резкой чертой. Лишь потеряв все, прежде составлявшее ее жизнь: дом в Африке и любовника, – вернувшись в Рунгстедлунд полной «неудачницей», не привезя с собой ничего, кроме тоски, скорби и воспоминаний, она стала художником и – чего с ней никогда не случилось бы в иных обстоятельствах – «преуспела»: «Бог любит шутки», и божественные шутки, как хорошо знали греки, часто бывают жестоки. Созданное ею уникально в современной литературе, зато сопоставимо с некоторыми книгами девятнадцатого века – анекдотами и рассказами Генриха Клейста и рассказами Иоганна Петера Гебеля (прежде всего вспоминается «Unverhofftes Wiedersehen» («Нечаянная встреча»)). Юдора Уэлти сформулировала суть дела в одной краткой и предельно точной фразе: «Историю она превращала в эссенцию; эссенцию – в эликсир; а из эликсира снова принималась варить историю».