Люди в темные времена

Отсюда la grande passion – с еще дикой, еще неприрученной Африкой в качестве идеальной декорации. Там можно было провести границу «между добропорядочностью и благопристойностью и разделить наших знакомых – и людей, и животных – по этому принципу. Домашних животных мы занесли в разряд добропорядочных, а диких – в разряд благопристойных, и считали, что если существование и престиж первых зависят от отношений с их сообществом, то вторые находятся в непосредственном отношении с Богом. Свиньи и домашняя птица, решили мы, достойны нашего уважения, если честно возвращают то, что в них вложено, и ведут себя соответственно ожиданиям… Себя мы отнесли к диким животным, с грустью признав недостаточность наших взносов сообществу (и нашим кредиторам), но понимая, что мы ни за что бы не сумели, даже ради самого горячего одобрения со стороны ближних, отказаться от того прямого соприкосновения с Богом, которое роднило нас с бегемотами и фламинго».

В мире эмоций la grande passion так же разрушительна по отношению к социальным нормам и добропорядочности, так же высокомерна, как изгои и дезертиры – по отношению к тому цивилизованному обществу, из которого они вышли. Но жизнь проживается в обществе, и, следовательно, любовь (не романтическая любовь, разумеется, лишь готовящая сцену для супружеского счастья) тоже разрушительна для жизни, как мы знаем от знаменитых любовников в истории и литературе, которые все кончили плохо. Уход от общества – не означал ли он возможность не только страсти, но и страстной жизни? Не затем ли она уехала из Дании – чтобы окунуться в жизнь, не защищенную обществом? «Что же меня заставило отдать сердце Африке?» – спрашивала она, и ответ прозвучал в песне учителя, чьи «слова были светильником моим ногам и светом моему пути».

Кто почестей бежит
И любит жить на солнце,
Себе сам ищет пищи
И рад тому, чем сыт,
Сюда иди, сюда иди;
Здесь ты не встретишь
Врага иного,
Кроме зимы с ненастьем.

И если так бывает,
Что станешь вдруг ослом
И, как осел упрямый,
Покой и роскошь бросишь,
Сюда, ко мне, сюда, ко мне,
И здесь увидишь
Глупцов таких же,
Коли придешь ко мне[54].

Шахразада, в полном смысле этого имени, жившая среди «глупцов» Шекспира, которые бегут почестей и любят жить на солнце, отыскавшая место «в девяти тысячах футов над уровнем моря», откуда можно смеяться «над стремлением новоприезжих, церковных миссий, деловых людей и самого правительства – превратить Африку в добропорядочный континент», занимавшаяся только защитой туземцев, диких животных и еще более диких изгоев и дезертиров из Европы, авантюристов, ставших гидами и проводниками на сафари, «невинных как до грехопадения», – вот такой она хотела быть, так она хотела жить и такой она казалась сама себе. Отсюда не следует, что такой же она казалась и другим, и в частности – своему любовнику. Он называл ее Таня, а потом добавил еще одно имя – Титания. («В здешних людях и в этой земле столько магии», – сказала она ему; и Деннис «улыбнулся с нежной снисходительностью: „Магия не в людях, не в земле, а в глазах того, кто смотрит… Ты принесла сюда собственную магию, Таня… Титания“».) Это имя Пармения Майджел взяла названием своей книги, и это было бы хорошее название, если бы она еще и помнила, что за этим именем кроется не просто Королева фей и ее «магия». Вечно цитировавшие друг другу Шекспира любовники, в разговоре которых имя это впервые прозвучало, его полный смысл, разумеется, знали; они знали, что Королева фей преспокойно влюбилась в Основу и что свою магическую силу она оценивала не очень реалистично:

Очищу твою смертную дебелость —
И станешь легким, как воздушный дух.

Основа, однако ж, в воздушного духа не превратился, и слова Пака точно выражают практическую суть дела:

В чудовище Титания влюбилась…
Проснувшись, враз ослом увлечена[55].